Читать интересную книгу "Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок"

Волосы женщины – талисман, и Нинона знала это, посылая прядь своих волос неблагодарному!.. Он готовился покинуть Париж, когда лакей передал ему эти волосы. Через несколько минут он был у ног Ниноны.

– Вы?

– Я был глупец! Покинуть вас – разве это возможно?

– Но ведь я изменчива!..

– Я подожду измены.

– Но ведь вы горды?..

– Я перенесу стыд.

– А! мы достаточно любили!.. Негодный!

– Прости меня, моя Нинона!.. прости меня!..

Она простила. Так по крайней мере, думал Фиэски.

Эта ночь была восхитительнее предыдущих. Граф снова надел на себя цепи, которые были также легки для него, как цветочная гирлянда. Но едва он вернулся домой, как в свою очередь Нинона прислала к нему лакея, который передал прекрасному итальянцу такую записку:

«Не находите ли вы, мой друг, что мы достаточно любили, и что пора нам перестать любить! Я изменчива по склонности, но вы не знаете, что я тоже горда по природе, как и вы. Я не думала бросить вас, вы заставили меня об этом подумать. Тем хуже для вас. Утрата меня будет для вас жестока, это меня утешает в утрате вас. Прощайте!»

– Хорошо сыграно, Нинона! вскричал Фиэски, окончив чтение этого послания, и скрывая под смехом свое неудовольствие.

– Граф не имеет ничего передать моей госпоже? спросил лакей.

– Нет, ничего… но одумавшись… Ах, постой, постой минуту!

Граф вошел в свой кабинет, где на дне ящика из черного дерева среди подобного же рода реликвий лежал черный локон. Он разделил его на две половины, одну оставил себе, другую запечатал в записку со следующими словами:

«Благодарю за урок, но так как он может послужить моему восприемнику – я счастлив, дорогой друг, что мог доставить вам, – чтобы снова вы не употребляли ножниц, – то чем дан этот урок. Это меня не обидит; клочок был очень велик.

«И прощайте!

«Граф Фиэски!»

* * *

Шолье, аббат Аталя и Пуатье, Шанеля и Сент Эпьена, – что однако не мешало ему до восьмидесяти лет любить и воспевать вино и женщин, – Шолье, которого Вольтер называл современными Анакреоном, пользовался также благосклонностью Ниноны.

Но Шолье был учеником, в поэзии, Шапеля, – человека умного, но горького пьяницы. Он имел глупость представить любовниц своего учителя, а этот последний имел дерзость ухаживать за ней… Нинона не терпела пьяниц; она спровадила Шапеля, который отомстил ей эпиграммой.

«Чему тут удивляться,Что стала завиратьсяО добродетели ПлатонаПрелестная Нинона?Ведь если счесть ее года– Она могла бы спать с ним, господа!..

– Во всяком случае, –  сказала Нинона, когда ей спели этот куплет, – я предпочла бы лучше спать с Платоном, чем с Шапелем. – И с этой минуты стала холодно обращаться с Шолье.

Мы только для памяти упомянем о принце Марсильяке, герцоге де Да Рошфуко. Знаменитый автор «Пpaвил» – был слишком влюблен в герцогиню де Лонгвиль, и потом в г-жу Лафайет, чтобы долго заниматься Ниноной. Но как друг, герцог всегда считал за честь быть в числе друзей Ниноны.

За ним по нашему порядку следует де Жерсей, о котором в интересе нашего рассказа мы будем говорить в конце, перед аббатом Гедуаном.

Маркиз или вернее маркизы де Савиньи, ибо Нинона была любовницей и мужа знаменитой маркизы и его сына, – первого в 1643, второго 1667 году, – были довольно жалкие люди. Отец был очень не долго ее любовником.

Маркиз Савиньи сын, юность которого была бурная, гораздо долее отца подчинялся Ниноне. Мадам де Савиньи говорит об этой связи в своих мемуарах, в которых, шутя, называет своей невесткой ту, которая была старше ее на десять лет.

* * *

Граф Шуазель, бывший в 1693 году маршалом Франции, в 1676 г. ухаживал за Ниноной, когда ей было уже шестьдесят лет. Нинона была еще прелестна, свежа, жива, молода, несмотря на прожитые ею двенадцать люстров. Шуазель был безумно влюблен в нее… Каждый день, когда она вставала, он приносил ей букет, – единственный подарок, который она принимала, – днем он сопровождал ее на прогулку; вечером в Оперу.

Между тем, граф, который был на двадцать лет моложе своей возлюбленной, невольно сдерживал себя близ нее, вследствие какого то чувства уважения, которого не могла уничтожить страсть; прошло, по крайней мере шесть недель, как он открылся ей в любви и кроме нескольких поцелуев руки и в щеку – пожар не разгорался.

Шуазель нравился Ниноне; не будучи Антиноем, он имел большие физические достоинства. Он был высок ростом, имел прекрасные зубы, прекрасный рот и т. д.

Уважение Шуазеля надоедало Ниноне; она не привыкла к такому долгому уважению.

Она принимала его в таком неглиже, которое позволяет всякую смелость… Но этого было недостаточно; однажды Шуазель нашел куртизанку в постели; его нарочно не предупредили, он привскакнул так, что едва не достал до потолка.

– Что с вами? спросила Нинона, от которой не ускользнуло это движение. Я сегодня несколько больна, граф; вам не нравится, что я принимаю вас в постели?

– О! пробормотал граф, – этот знак привязанности…. напротив, очень для меня приятен…

– Так садитесь и поговорим…

– Но если вы больны!..

– Я не так больна, чтобы лишить себя вашего общества.

– Не следовало бы вас стеснять, дорогая Нинона; я слишком раб относительно женщин…

Именно слишком раб, подумала Нинона и прибавила вслух с некоторым оттенком нетерпения: – право граф, вы как будто боитесь меня…

– Боюсь!..

– У вас такой странный вид!..

На самом деле, Шуазель был красен как вареный рак.

– Ну, а что нового? спросила Нинона, после некоторого молчания.

– Нового?.. где?..

– При дворе, в городе?

– При дворе? да! г-жа де Монтеспан родила.

– Третью дочь, знаю. О! фаворитка очень плодородна! Потом, это если может забавлять короля, что его любовница дает ему столько детей, для нас это нисколько не забавно.

– Вчера во Французской комедии опять освистали новую трагедию Расина.

– Федру. И продолжают аплодировать Прадону. Тем хуже для тех, кто свистит и для тех, кто аплодирует. И те и другие доказывают что у них нет вкуса. И когда подумаешь, что такая умная женщина, как Дезульер, – у нее есть ум, хоть она и портит его своими кривляньями, – не боится стать в ряды тех, которые враждуют против истинного поэта… Кстати, граф, вы знаете сонет г-жи Дезульер на Федру Расина?

– Нет.

– Ба!.. там есть три стиха довольно комичных!.. Потом?

– Потом, вам говорили, что Маркиза де Брэнвилье была приговорена быть сожженной на Гревской площади в прошлую субботу?..

– Да; я была с вами в Опере, когда мне это сказали. Мне также сказали, что множество придворных дам предполагали нанять окна, чтобы присутствовать при казни этой несчастной… Фу! Если бы я была мужчиной, я не знаю какой ужас почувствовала бы я к женщине, которая выразила бы удовольствие видеть, как умирает таким образом ей подобная… как бы ни была она преступна. Но который час, граф?

– Половина первого, моя дорогая. Вам лучше? Вы хотите встать? Я позову вашу горничную, а сам подожду в зале, пока вы оденетесь.

Шуазель направился к двери спальни, как вдруг Нинона резко вскрикнула.

– Что с вами? – спросил граф обертываясь к ней.

– Я не знаю… на спине… о! наверное на спине у меня какое-нибудь животное!.. Я слышу как оно ползает…

– Животное?..

– Да… муха или комар… о! оно меня кусает! оно пожирает меня! прошу вас, мой друг вытащите его… освободите меня от него…

Вернувшись, Шуазель, краснее, чем прежде, счел своим долгом открыть это ужасное животное, которое позволяло себе пожирать Нинону… Чтобы облегчить эти розыски Нинона, сидя, согнувшись, на своей постели, своими малютками пальчиками широко открыла на спине свою рубашку.

– Ну?..

– Я не вижу ничего.

Бедный Шуазель! напротив, он видел слишком много. Он видел столько, что больше не мог различить что он видит.

– Ни малейшей мушки, ни малейшего комара!.. пробормотал он. – Вероятно на шею упал волос.

– Нет следа ужаления… красноты?..

– Ни малейшего!

– Однако, уверяю вас, мой друг, что я не ошиблась, я чувствовала… Взгляните, здесь, около плеча… Но куда же вы уходите?

– Гм!.. я… я бегу за вашей горничной она ловчее меня…

И граф бросился со всех ног вон из, комнаты.

– Это уже слишком! – прошептала Нинона, видя как скакал ее любовник. – Это не мужчина!.. это один из святых отцов. Несмотря на всю добрую волю, его нельзя любить!.. Досадно!

Нинона вздыхала, когда поспешно прибежала, ее горничная Роза.

– Граф сказал мне, что вас беспокоит какое то животное?

Нинона разразилась хохотом.

– Да, отвечала она, – но не беспокойся, это животное меня оставило!.. В ожидании пока я не брошу его.

* * *

Это не замедлило случиться. И по истине, животное стоило того, чтобы его бросили. В 1676 году, в опере, был танцовщик, по имени Пекур, который пользовался громадной известностью. Он был так грациозен и легок!.. Он был как будто отлит. Еще молодой и очень красивый юноша, как уверяли, потому что в то время танцовщики показывались на сцене только в масках… Но в городе, где Пекур мог показываться с открытым лицом, можно было видеть, что его лицо было очень приятно… Каждый вечер в его ложе он находил целый потоп записок, назначавших ему свидания; но хороший танцовщик должен оберегать свое сердце.