Читать интересную книгу "Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок"

– Вот, моя милая, сказал он Ниноне, взглядом показывая ей на провинциала, в восторге смотревшего на нее, – вот сильный ум, который отрицает вашу вечную красоту.

– А!

– Правда, он не отрицает больше с тех пор, как увидал вас.

– Это довольно честно.

– Но не разделяете ли вы моего убеждения, что его следовало бы наказать за то, что он хоть на минуту осмелился сомневаться в вас?..

Нинона с минуту рассматривала барона де Банье. Ему было едва тридцать лет; он был скорее хорош, чем дурен.

– Я согласна, ответила она, – дать вашему кузену урок, если это вам нравиться, граф.

– Именно!.. И слышите ли, моя милая, такой суровый, какой только возможно. Покажите ему рай… но чтобы он не входил в него. Это меня утешит, что и я не был в нем.

Скачала Нинона не придавала, никакого значения этому комплоту. Какой то провинциал!.. Она на другой день уже не думала о нем, Посещение барона напомнило ему о нем.

Что произошло в это свидание? Увы! душа женщины так способна к переменам, а душа Ниноны была способнее других. Решившись посмеяться над этим еретиком, готовым признать свои заблуждения, она, с целью сделать более жестоким его поражение, начала с того, что дала ему победу.,.. Вероятно, она была уверена, что, если бы захотела, то окончила бы борьбу одним словом… Но самый способный военачальник имеет свои минуты слабости… И при том довольно одного дурно исполненная маневра, чтобы проиграть сражение. К тому же враг был так пламенен, так настойчив!.. Приняв в серьез сражение, он осторожно приступил к нападению.

Верно то, что в ту минуту, когда Нинона хотела сказать: «довольно» она сказала: «Еще!..»

В полночь барон де Банье покинул Турнелль более, чем когда либо убежденный, что мадмуазель де Ланкло было только двадцать лет. В половине первого он вышел из коляски перед отелем, где жил Шарлеваль. Последний нарочно не спал, чтобы послушать рассказ о неудаче провинциала.

– Ну что? крикнул он ему, едва дав барону взойти.

– Мой друг, я счастливейший из смертных! Она моя!.. вся моя!.. Ах, какая женщина!.. Какая прелесть!.. Сколько грации!.. Сколько восторгов!.. Я не знал счастья, мой друг!.. Нинона научила меня в несколько часов такому счастью, которое я не отдам за корону!.. Слышишь ли, это не прихоть с ее стороны!.. Она любит меня!.. Она мне сказала, она повторяла мне это сто раз. Мы должны провести с ней целую неделю в ее маленьком домике в деревне… Мы… Но что с тобой? Почему ты так на меня смотришь? Как ты бледен!.. Хочешь, чтобы я призвал лакея? Говори же! Что с тобой? Ты меня пугаешь?

На самом деле, Шарлеваль, – жертва удивления, досады, гнева, – с глазами неподвижно устремленными на двоюродного брата, с угрожающим и ненавистным взглядом, – был ужасен.

Затронутое самолюбие не размышляет. Если бы Шарлеваль размыслил несколько минут, он вместо того, чтобы сердиться, рассмеялся бы. Но удар был слишком силен и неожидан. Как! возможно ли, чтобы Банье только освободился из объятий Ниноны? Нинона презрела его, Шарлеваля, одного из прелестнейших вельмож Франции, и отдалась бедному провинциальному дворянину, который только что явился в Париж… Она отдалась этому мальчику после того, как обещала жантильому выгнать его со стыдом.

Но она, значит, насмеялась над дворянином, и подобная измена достойна мщения! Между тем барон все еще смотрел на графа, ожидая, чтобы последний объяснил причину своего волнения.

Наконец, граф прервал молчание. Дотронувшись пальцем до плеча Банье —

– Итак, сказал он, – вы любовник Ниноны, или по крайней мере говорите это…

– Как я говорю? Но если я утверждаю, что это было!..

– А я уверен, что вы лжете.

Банье побледнел в свою очередь. Но если он был храбр, то вместе с тем он был добр; в нем сердце повелевало над умом; он решился не принять первого вызова оскорбления, которое даже к нему не относилось…

– Вы сума сошли, Шарлеваль, возразил он, – подумали ли вы о том, какое слово произнесли вы!..

– Я не сумасшедший и принимаю на себя ответственность за мои слова: повторяю, что похваставшись будто вы обладали Ниноной, – вы солгали.

Это было уже слишком! и схватив своего кузена за руку. – Надеюсь, граф, сказал Банье, – что вы объясните причину вашей клеветы.

– Когда вам будет угодно.

– Мне угодно сейчас же.

– Идет сейчас. Ночь прекрасна; при луне светло как в полдень. Пойдемте; я знаю место, где два друга могут беспрепятственно прогуляться с известными намерениями; я знаю, где найти друзей, готовых служить в подобных обстоятельствах. Около монастыря есть отличное место, чтобы перерезать друг другу горло.

Через полчаса братья скрестили шпаги в нескольких шагах от монастырской стены. При третьей выходке Банье упал, пораженный смертельно… Только совершив это убийство, Шарлеваль почувствовал всю глупость, весь ужас своего поведения. Напрасное сожаление! Барон испустил последний вздох… Шарлевалю и секундантам необходимо было бежать: Людовик XIV не церемонился с дуэлистами…

И вот каким образом барон де Банье в течение четырех часов был любовником Ниноны де Ланкло.

Говорят, она прошла несколько слез, узнав об этой жестокой смерти.

– Бедняжка! прошептала она. – Я лучше бы сделала, если бы оттолкнула его. Немного счастья не стоило так дорого…

* * *

Мы возвратимся назад за четырнадцать лет, т. е. от 1686 – мы вернемся к 1672 году, чтобы рассказать трагическую историю о втором сыне Ниноны.

Отцом этого сына был маркиз де Жерсей. Очень влюбленный в мадмуазель де Ланкло, которой в то время было, тридцать семь лет, маркиз почти так говорил своей любовнице, когда узнал, что она беременна:

– Мой милый друг, позвольте мне сказать, что это обстоятельство, быть может и не радующее вас, – меня восхищает. Я вдов, богат и не имею детей; если вы позволите, тот, кого вы произведете на свет будет принадлежать мне. Не обвиняйте же небо за то, что оно принудило вас на нисколько месяцев к терпению: оно наградит меня великим счастьем, ибо, благодаря ему и вам, – когда вы перестанете любить меня, я всегда буду любить существо, происшедшее от вас.

Жерсей думал справедливо; Нинона очень посредственно была обрадована этим обстоятельством; но по выражении Жерсея ей только предстояло несколько месяцев терпения, и она терпела. В известное время она родила сына, которого маркиз отдал кормилице в окрестностях Парижа.

Воспитанный под именем Альберта де Вилльера, ребенок вырос и достиг возмужалости. Между мадмуазель де Данкло и маркизом было решено, что Альберт де Вилльер никогда не узнает тайны своего рождения; Ниноне было довольно и Шевалье де Ла Буасьера, являвшегося каждый год с лютней; она не видела ни малейшей необходимости сближаться с другими.

Между тем, однажды, зимою 1671 года, прогуливаясь в Тюльери, Нинона была поражена красивой наружностью молодого человека, которого она встретила с Маркизомде Жерсей.

– Кто этот молодой человек? тихо спросила она, подозвав к себе маркиза. – Неужели?..

– Да—да! с улыбкой ответил маркиз. – Это он. Желаете, чтобы я вам его представил?

– Охотно! По правде, у него очень хороший вид. Поздравляю вас маркиз.

– О! я принимаю только половину на себя!..

По приглашению Жерсея, которого он называл дядей, Альберт де Вилльер подошел; Нинона спросила его о летах, о его занятиях; он на все отвечал в самых лучших выражениях.

– Ваш племянник прелестен, маркиз, сказала Нинона. – Вы будете от времени до времени приводить его ко мне.

Жерсей поклонился.

– Ваше желание, сказал он, – для меня приказание. Действительно, через несколько дней Альберт де Вилльер явился в Турнель…

Кто мог предвидеть, что посещения этого ребенка будут иметь такие гибельные последствия… Никто. Маркиз де Жерсей находил совершенно естественным, что Нинона интересовалась своим сыном, также естественным, что его сын был счастлив, посещая дом самой любезной и умной женщины в Париже. А между тем, кого можно было обвинить в этом случае? Нинону.

Ниноне было в это время пятьдесят шесть лет? но по ее лицу, по талии, по голосу ей казалось не больше двадцати пяти.

Короче Альберт де Вилльер полюбил Нинону, он как Эдип полюбил свою мать… Нинона была слишком сведуща в подобных обстоятельствах, чтобы не догадаться, что молодой человек питает к ней боле нежное чувство, чем дружбу.

И если бы она была благоразумна, то при малейшем подозрении поспешила бы потушить эту преступную страсть в зародыше, прервав всякие сношения со своим сыном.

Но Нинона никогда не была благоразумной. Мы не скажем, чтобы ей нравилась эта страсть, но она ее забавляла. Это была ошибка, важная ошибка!.. Когда она перестала улыбаться, было поздно. Даже употребив огонь и железо нельзя уже было излечить рану.

В один майский вечер, после обеда со своими друзьями и сыном, Нинона, почувствовав себя не расположенной, просила своих собеседников извинить ее, что она удаляется. Обеспокоенный Альберт, предложил сбегать за доктором.