отец Нектарий и засмеялся, довольный своей шуткой.
Между тем, по ассортименту блюд, которые выставляли на обеденный и вечерний стол, и по разным другим признакам монахи скоро догадались, что денег в казне как всегда нет, и, стало быть, следовало в самое ближайшее время ожидать от отца наместника какой-нибудь, – как говорил отец Александр, «фуртыбляй», на которые отец наместник был всегда большой изобретатель.
И он, наконец, пришел, этот день, когда отсутствие денег в казне и в других местах сделалось просто вопиющим, так что Нектарий собрался с духом и поставил вопрос о продаже монастырского стада.
«Будем смотреть правде в лицо, – сказал отец наместник после обеда, выйдя во двор и собрав вокруг себя небольшую толпу насельников. – Что такое корова?»
Вопрос застал присутствующих врасплох.
«Корова – это постоянная трата денег, – объяснил отец наместник, снисходительно поглядывая на окружающих его монахов. – Это куча времени, которое она съедает, тогда как это время можно потратить на молитву. Это корм, который ей надо покупать. Это ветеринар, который будет с тебя драть кучу денег за справку. Это грязь, которая тоже стоит денег, потому что ее надо вывозить. Это пастух, которому надо платить. Это солома, которую надо собирать на зиму. Ну и все такое прочее».
– А как же молоко? Как же сметана и творог? – сказал о. Николай, для которого протестантские коровы в последнее время стали кем-то вроде родных. – Что, монастырь без сметаны обойдется?
Монахи одобрительно зашумели.
Перспектива остаться без сметаны не радовала никого.
– Что – молоко, что – молоко, – сердито сказал отец наместник, хмуро глядя на отца Николая. – Молоко будем в селихновском райпо брать. И сметану, и творог, – зачем нам с какими-то коровами возиться? От коров грязь и лишние траты. Пастуху – плати, за корм – плати, за все плати, а толку никакого».
– Кроме молока, творога и сметаны, – повторил упрямый отец Николай.
– В общем, так, – сказал отец наместник, слегка поднимая голос и начиная сердиться. – В четверг открываем после обеда собор. Там все и решим.
Неизвестно, как удалось отцу Николаю сагитировать половину монахов, но только в четверг после обеда пятеро из них вошли в трапезную, договорившись между собой стоять за буренок до смерти и не дать отцу наместнику лишить монастырь молока, сметаны и творога. Имена этих героев, которые если и не спасли буренок, то, по крайней мере, спасли монахов от позора, были следующие:
отец Тимофей,
отец Ферапонт,
отец Александр,
отец Маркелл,
отец Мануил.
Возглавлять героев должен был, естественно, отец Иов, но он почему-то задерживался.
– Начинаем, начинаем, – сказал отец наместник. – Нечего ждать опоздавших.
Затем, дождавшись, когда все, наконец, рассядутся после молитвы, он кратенько обрисовал сложившуюся ситуацию и так же кратенько изложил свое собственное мнение, которое заключалось в том, что коров надо продать, а на вырученные деньги покупать в селихновском магазине столько сметаны, сколько понадобится для удовлетворения монашеских потребностей в молочных продуктах, что было и разумно, и аккуратно.
Кроме соображений хозяйственных припомнил коровам отец наместник и то, что они прибыли не откуда-нибудь, а из самой лютеранской Финляндии, где даже коровы исповедуют треклятую лютеранскую ересь.
– Вот так они и начинают войну против православия, – сказал отец наместник, показывая почему-то пальцем за окно, за которым виден был неуютный хозяйственный двор. – Сначала вон коровок протестантских пришлют, а там, глядишь, и школу протестантскую откроют… Может, конечно, кому-то это нравится, но только не мне.
– И не мне, – быстро сказал благочинный отец Павел, словно испугавшись, что и его могут случайно обвинить в ереси и опять сослать в Новоржев.
– Одним словом, – сказал отец наместник, – мне кажется – надо забыть всякие глупости и голосовать.
– Вот именно, – и отец благочинный потянулся за фишкой.
Переглянувшись, монахи тоже потянулись вслед отцу благочинному.
– Ну, с Богом, – сказал наместник и положил перед собой черную фишку.
То же сделали и все остальные.
Затем легкий вздох изумления пронесся над сидящими.
– Интересно, – сказал наместник, в упор глядя на отца Николая, – это что же у нас такое получается?
– В положениях о местных собориках сказано, что решение может быть действительным только при наличии половины принимающих его членов собора, – сказал отец Николай и пояснил:
– Шесть фишек белых и шесть фишек черных. Пятьдесят на пятьдесят.
– Так и есть, – сказал отец Павел, подтверждая своим авторитетом случившееся. – Раздел четвертый, параграф семь.
– Да что ты тут мне толкуешь, – сказал отец наместник, чувствуя, как земля под его ногами слегка качнулась и поплыла. – Положение, решение… Лучше скажи, что мы теперь делать будем?
Отец Павел пожевал губами, поморщил лоб и, посмотрев на отца наместника, пожалуй, даже с сожалением, покачал головой. Возможно, он и сказал бы что-нибудь отвечающее случаю, но в это самое время дверь в трапезную распахнулась, и на пороге ее показался ничего не подозревающий отец Иов.
Появление его вызвало шепот и легкий шум.
– Ну, а тебя где носит? – сказал отец наместник
– Живот прихватило, – отвечал отец Иов, озираясь по сторонам и пытаясь понять, что происходит.
– И правильно, что прихватило, – наместник злобно посмотрел на Иова. – А то что же?.. Говорил, что все за коров проголосуют, а что на деле?.. Да какой ты духовник, если таких вещей не знаешь?
– Я такого не говорил, – сказал отец Иов, собравшись с духом и заливаясь краской. – Я говорил, что многие сомневаются.
– Давай-ка голосуй, да и закончим, – сказал Нектарий, не обращая внимания на слова духовника. – Или ты забыл, как это делается?.. Берешь черную фишку и голосуешь.
– А почему это обязательно черную? – спросил о. Тимофей. – Пусть подумает и возьмет, какую надо. Нам, слава Богу, торопиться некуда.
– Он сам знает, какую надо, – закипая, сказал наместник.
Но о. Тимофей был не из пугливых.
– Черная – это значит, продаем коров, – сказал он, не обращая внимания на закипающего наместника, – а белая – значит, оставляем. Мы все положили белую, и теперь у нас пятьдесят на пятьдесят. Смотри, не оплошай.
Отец духовник посмотрел по сторонам и ужаснулся.
Еще никогда его собственное своеволие не заходило так далеко. Еще никогда свобода, о которой время от времени напоминали ему его сновидения, не была так достижима. Еще никогда его тайные помыслы относительно отца наместника не были так близки к осуществлению, как это только можно было себе представить.
– Ну, давай, давай, – сказал отец наместник и нетерпеливо застучал пальцами по столешнице.
Однако вместо того, чтобы послушаться наместника, отец Иов вдруг почувствовал во всем теле какую-то необыкновенную легкость. Она словно падала на него с небес, превращая его из сомнительного духовника какого-то сомнительного монастырька в свободную и ни от чего не зависящую личность, способную сказать кому угодно в лицо все то, что он о нем думает.
Впрочем, не забывал он, конечно, и сидящего во главе стола наместника, взгляд которого становился все мрачнее и мрачнее, а постукивание пальцами делалось все красноречивее.
Потом отец Иов вдруг вспомнил, как