тебя сновидениями, не посылал тебе знамений, не увещевал тебя голосами? Но, видно, жестоковыйность твоя превосходит жестоковыйность распявших Спасителя. Так иди же от меня прочь, туда, где смрад и холод, потому что терпение Мое кончилось, а беззакония твои достигли предела». И с этими словами Господь и Вседержитель простер свою руку, и тотчас два огромных Ангела схватили душу отца Нектария и, подняв ее на огромную высоту, бросили в огненное озеро, где была тьма и скрежет зубовный.
Сразу же после этого исчез Божий Престол и Сам Господь, а вместо них один из Ангелов, приблизившись к отроковице Елизавете, сказал: «Знай и передай другим, что никакая сила на земле не сможет защитить ни отца Нектария, ни кого бы то ни было еще, если от него отвернулся Всемогущий Господь и Пресвятая Богородица. Запиши сама то, что видела и слышала, или пусть запишет это кто-нибудь с твоих слов, так чтобы все православные христиане знали, сколь велик и страшен Господь, что еще при жизни может отнять у человека душу и бросить ее в огненное пекло, самого же человека оставить так, словно он жив и здоров и пребывает среди людей. Так что всякий раз, когда кто-то посмотрит на отца Нектария или отца Павла, то вспомнит, что души их и в сей час пребывают в огне кипящем и неумолимом, тогда как тело находится на земле, и, видя это, тот час же прославит святое и страшное имя Господне, который не оставляет без последствий никакой грех и творит великие чудеса во вразумление всем человекам».
106. Общий сон
Общий сон случается довольно редко, может раз в полгода, а то и раз в году, а иногда и того реже. Его признаки чрезвычайно просты – стоит лишь двум-трем людям увидеть одновременно один и тот же сон, как любой здравомыслящий человек скажет вам, что это-то и есть тот самый сон, который мы называем общим, то есть таким, который снится сразу большому числу спящих, которые, в свою очередь, после пробуждения сопоставляют увиденное и решают, был ли этот сон действительно общим, или это всего лишь досадная оплошность, на которую не стоит обращать внимания.
Именно такой общий сон и был увиден всеми монахами Святогорско-Успенской мужской обители 16-го августа 2015 года в третьем часу ночи, о чем в журнале опозданий, посещений и нарушений должен был бы быть зафиксирован этот редкий случай, чего, однако, не произошло, поскольку страница, на которой, судя по всему, была сделана эта запись, была кем-то выдрана и навсегда потеряна для будущего историка.
А рассказать этому историку, пожалуй, было бы о чем. Шутка ли сказать – общий сон! Тут и свой собственный-то не всегда поймешь, что уж говорить об общем, то есть о таком, в который набивается знакомый и незнакомый народ и от которого, положа руку на сердце, можно ждать чего угодно, тем более что дело в этой истории шло о вещах совершенно несусветных.
А начинался сон буднично, обыденно, вполне сонно.
Снилось монахам, будто все они собрались на монастырском дворе, и при этом у каждого в руке был какой-то музыкальный инструмент, в то время как на самом дворе стояли пюпитры с уже раскрытыми нотами.
И все ждали только отца и благодетеля, который, как всегда, немного задерживался.
И все было бы, наверное, как всегда, чинно и мирно, если бы не этот самый Цветков, который не мог просто чинно стоять в ожидании игумена, а должен был болтать всякую ерунду, в которой не было ни капли правды. Так, например, он заявил стоящей рядом братии, что сегодня наш отец и благодетель не будет исполнять Брамдомский концерт, а исполнит Седьмой концерт для фортепьяно и гобоя с оркестром Иоганна Себастьяна Баха, о чем он сам слышал сегодня утром.
– Вот уж и неправда, – сказал отец Мануил, положив на плечо трубу. – Сегодня мы будем играть Пасторальные импровизации. Если кто хочет проверить, вот тут ноты. Пожалуйста.
Монахи зашумели.
– Что ноты, – сказал кто-то, – ноты можно переписать.
– Вот именно, – отозвался отец Фалафель, держа подмышкой скрипку. – Или подделать.
– Игумен говорил, что играть будем Девятую симфонию, – вспомнил отец Ферапонт, которого из-за контрабаса почти не было видно.
– Игумен скажет, – проворчал Фалафель. – Чья хоть симфония-то?
– Я же говорю – Девятая, – повторил отец Ферапонт.
– А-а, – сказал Фалафель. – Теперь понятно.
В это самое время на пороге административного корпуса образовался отец и благодетель, игумен отец Нектарий. В руке он держал огромную дирижерскую палочку.
– Ну что, тунеядцы, – загремел он, подходя к стоящим монахам. – Совсем уже от рук отбились?.. Или забыли, кому мы сегодня играем?
– А кому? – спроси Фалафель.
– Поговори у меня! – закричал игумен и, кажется, даже подпрыгнул от возмущения. – Только не ври мне, что ты это первый раз слышишь!
– А-а, – сказал отец Фалафель. – Вот, значит, оно что.
– Вот именно, – подтвердил игумен. – Самое натуральное.
Было что-то тревожное в его словах, будто кто-то собирался сказать тебе нечто важное, но только все никак не мог решиться и потому говорил всякую чепуху, чтобы только не выглядеть совсем уж нелепо.
Но еще тревожнее было появление над их головами огромного театрального балкона, который висел неизвестно на чем, привлекая внимание любопытных монахов, гадающих – кто там прячется наверху за закрытыми занавесками.
– Ну, вот, дождались, – негромко сказал отец игумен и закричал. – Становись!
В ту же минуту вокруг началось форменная суета, которая длилась до тех пор, пока все монахи не разобрали свои пюпитры и не начали настраивать инструменты, в то время как отец Нектарий взгромоздился на хлипкую эстраду и, подождав немного, поднял свою дирижерскую палочку, именуемую в музыкальном мире баттута.
– Неужели? – спросил с изумлением у пробегающего скрипача отец Иов.
– А вот, – сказал тот, прячась за пюпитр.
– Сам Господь! – в восторге сказал отец Иов, держа в руке флейту. Потом он издал своей флейтой три или четыре веселых звука, сделал изящное па и убежал.
А между тем как-то сразу вдруг заиграла музыка и начало ее, похоже, не обещало ничего хорошего.
Она была как хищник, изготовившийся к прыжку.
Как безнадежная пробоина в теле корабля.
Как неразделенная любовь, у которой не было будущего.
Монахи и в самом деле играли самозабвенно и ярко, то поднимаясь над монастырским двором, то возвращаясь и исчезая в кустах, – и вместе с ними в воздух поднимались и ноты, и пюпитры, а вслед за ними и дирижерская эстрадка с дирижирующим отцом Нектарием, – и все это звенело, гремело, стучало и ухало, а к тому же еще шумело, визжало, скрипело и трындело, – то есть рождало все те звуки, которые легко можно услышать на стройке, на причале или в парке культуры и отдыха.
Другое дело, что, продолжая играть, монахи все чаще озирались по сторонам, все внимательнее к