Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Проблема не только в очередях. Дело в том, что из-за трудностей с добычей выпивки в ход пошло все, что содержит спирт. Много лет назад на Дальнем Востоке, под Уссурийском, мне довелось видеть такое.

Воинская часть была послана зимой на лесоразработки в тайгу. Живут в землянках, врытых в склоны сопок. Утро такое же темное, как и ночь, но которое отделяют от нее сигнал подъема и возникшие на снегу тени на ходу застегивающих телогрейки солдат, тянущихся со всех сторон к бревенчатому домику ларька. До рассвета его открывать не разрешается.

— Уже светает! — кричит какой-то нетерпеливый. — Пора открывать!

— Открывайте! — начинает реветь солдатская масса.

Небо чуть сереет. И тогда открывается ларек. Солдаты бросаются к узкому окошку, протягивая в едва освещенное отверстие деньги. В обмен им выдают флаконы духов „Ай-Петри” и „Кармен”, пачки чая, коробки зубного порошка и тюбики с зубной пастой.

Через некоторое время от них начинает разить как из парфюмерного магазина. Изо рта с дрожащими на морозе клубами пара вылетают ароматы „Ай-Петри” и „Кармен”. Потом, когда одеколон кончается, переходят на крепчайший настой чая, называемый чифирем. От него желтеет лицо и под глазами появляются темно-синие, почти черные круги. Затем переходят на зубную пасту и зубной порошок.

Их разводят в железных кружках, раствор процеживают через выдернутую из телогреек вату. То, что после этого остается, содержит эфирные вещества, которые входят в состав зубной пасты и порошка. Вот это и пьют!

И это еще ничего. Ведь пьют и скипидар, и антифриз. Слепнут, глохнут, мрут как мухи, но продолжают пить. Тяга к тому, чтобы напиться, чтобы дать вырваться на волю всему тому, чего нельзя позволять себе в трезвом виде, непреодолима. Этого момента ждут с вожделением, как праздника. Так было в тайге, когда я был там. Так и в Москве второй половины 80-х годов. Только теперь стали пить еще и всякие лекарства на спирту.

В связи с этим придется вновь вернуться к статье в журнале „Коммунист”. Пытаясь придать, так сказать, историчность придуманной им теории о водке как орудии закрепощения пролетариата, доказывая, что питие было навязано русскому народу господствующими классами, „Коммунист” стремится связать советское с русским, поставить между ними знак равенства. У многих это вызывает протест. Протест этот оправдан, но возможен и иной ход рассуждений. А что если то, что называет себя ныне телеграфным именем СССР, и есть та, другая Россия, которая долго стремилась и наконец-то избавилась от блеска имперского Петербурга с его построенными по западному образцу дворцами, с его французским языком, с его чиновничеством, хлынувшим из остзейских провинций в русское Пошехонье и принесшим туда элементы дисциплины и порядка? Что если, как позднее колониальные страны Африки, пожелав пожить по своему разумению, потребуют независимости, не будучи к ней готовы ни морально, ни экономически, так и русский народ однажды решил наплевать на все и уничтожить и мешающее ему дворянство, и ненужных нахлебников-интеллигентов, и слишком предприимчивых и потому беспокоящих купцов и промышленников, и задумал, как говорит герой Достоевских „Записок из подполья”, по своей воле пожить? А вот так, господа, пусть мне будет плохо, но зато по своей воле! И быть может, потому что советская власть позволила проявиться всему, что сдерживалось церковью, тонким слоем западной культуры правящего класса, она, эта власть, так долго и держится? Пить давали вволю. Работать можно шаляй-валяй. Все равно зарплату, которую называют „зряплатой”, дадут. Жилье, хоть какое, а предоставят. И при этом почти всеобщее участие в разграблении богатств страны.

Многое из этого подтверждается опытом не только советской жизни, но и жизни недавних советских эмигрантов. Ведь многие из них просто не представляли, что на Западе надо работать. Для многих это явилось неожиданностью. Они открывали трудовую Америку так же, как когда-то Колумб американский материк.

В общем, когда коммунистические лозунги провозглашают, что советская власть — власть народная, то, возможно, это утверждение не так уж далеко от правды, как кажется на первый взгляд.

ПОДВОДНЫЕ ТЕЧЕНИЯ

„Народом это назвать было нельзя. Это было просто сборище подданных, которым было запрещено, например, жениться и выходить замуж за иностранцев без особого на то разрешения, и ни при каких обстоятельствах не разрешалось учиться за границей”. Так, известный историк эпохи Возрождения Бурхард описывает Норманскую империю Сицилии и Южной Италии Фридриха Второго. Дело происходило в первой трети тринадцатого века. В унаследованном Горбачевым Советском Союзе тринадцатый век еще далеко не закончился. И вот при таких условиях страна должна вступить в эпоху компьютеров и лазеров, искусственного мозга и генетической технологии. Как же осуществить это и при этом сохранить политическую систему, т. е. то, что пытается сделать Горбачев?

Конечно, если бы было возможно, самое лучшее для коммунистического режима — это полностью запретить людям думать. Тоталитарные режимы именно такую цель себе и ставят. Но поскольку претворить в жизнь сие невозможно, то ставится другая цель: заставить „сборище подданных” думать только так, как режиму надо, о чем режиму надо и только в тех пределах, которые этим режимом дозволяются. Хотя, как кем-то было справедливо замечено, тоталитаризм и представляет собой колониализм личности, при котором в роли колонизатора выступает коммунистическая партия, — этот колониализм, как и другие его формы, тоже несовершенен.

„Деревья стояли плотной стеной по обеим сторонам дороги. Лишь маленькие клочки неба виднелись в просветах между ними. Казалось — ступи с дороги в сторону, и чаща тут же сомкнется за тобой, и не найти тебя никому в этом угрюмом, зловещем и жутком лесу. Но вдруг лес расступился, и неожиданно возникли улицы, фонари, большие многоэтажные дома. И дремавший на заднем сиденье кондуктор спросил:

— На Химии кто выходить будет аль нет?

За Химией последовали Геология, Гидродинамика, Математика, Биология...

Мы въехали в выросший на берегу Оби, неподалеку от Новосибирска, городок ученых. И необычные названия автобусных остановок говорили о расположенном здесь том или ином институте. Я вышел на остановке Физика. Здесь я встретился с не такой уж малочисленной группой ученых, которые все больше и больше в последнее время стали интересоваться социальными науками.

С удивлением они вдруг обнаружили, что, несмотря на все лозунги, формы общественной жизни в их стране отнюдь не новы. „Те же что и во времена Ивана Грозного. Только мрак рассеивается не лучинами, а лампочками Ильича... Да и то не везде”, — высказался один из них.

Таков пардокс. Властям необходимы успехи в науке. И они всячески поощряют их. Но ведь они, эти успехи, невозможны без смелости мысли, а смелость мысли не знает границ. И вот мысль ученых обращается к тому, на чем долгие годы висела табличка с надписью „табу”.

И теперь они уже ищут ответы на интересующие их вопросы не в партийных учебниках, а в старых, бережно передаваемых из рук в руки книгах по истории России. Пытаясь понять прошлое, они стремятся отыскать пути в будущее ”.

Это я написал об Академгородке, каким увидел его в 68-м году. То, о чем тогда там вели разговоры лишь в кругу тех, кому доверяли, теперь стали произносить речи с партийной трибуны. История опять повторялась. Ведь и сталинских преступлений, хотя о них поговаривали втихомолку, как бы не существовало до тех пор, пока Хрущев не сказал о них с трибуны XX съезда. Как справедливо замечал корреспондент газеты „Уоллстрит джорнел” Дейвид Сэттер, посетивший в то время Москву, в результате гласности, стали поначалу, в основном, обсуждать такие проблемы, как недоброкачественная продукция, и появились зачатки публичной дискуссии о методах, которые могли бы сделать советскую экономику более эффективной.

Поначалу горбачевская гласность вызывала удивление. И о взрыве на подводной лодке сообщили, и о взрыве на шахте, и о столкновении судов на Черном море, и о взятках пишут, хотя известно, что арестованы многие партийные руководители в Молдавии, Узбекистане, Краснодарском крае, Таджикистане, что только в одной Москве посажено свыше 800 работников торговли, что в результате повсеместных приписок примерно 30% всей выпускаемой в Советском Союзе продукции существует только на бумаге, — все это тем не менее продолжали объявлять нетипичным для советского общества. Исследование подлинных причин всего этого гласность по-горбачевски, как и все предыдущие гласности, не предусматривала. Опять, в который раз, стремились уверить,что если устранить вот эти последние недостатки, все будет отлично. Лишь ход политической борьбы раздвинет параметры гласности, и она начнет выходить из-под партийного контроля.