Читать интересную книгу Возвращение к любви - Георге Георгиу

Максим Мога прошел на свое место за столом и знаком пригласил незнакомца сесть. Ион Пэтруц не спешил уходить, не желая оставить директора в подобной ситуации. Ион лучше знал сельчан, сказанное им вовремя слово могло разрядить любое напряжение.

— Почему же вы спите у ворот завода? — поинтересовался Мога, подозревая уже, в чем причина. — Существует график сдачи овощей и, если его соблюдают, никакие трудности не должны возникать.

— А кто у нас смотрит на этот график? — Архип по-прежнему говорил со злостью, хотя взгляд его черных глаз несколько смягчился. — На заводе все забито томатами, не успевают перерабатывать. А мы должны план выполнять! И все возим их на завод, возим… Думали, объединение наведет порядок, но все остается, как и было!

От бригады Йоргована до завода было десять километров. Обратно — те же десять. Если сдать продукцию не удавалось, приходилось возвращаться домой, а утром снова ехать на завод; прибавлялось еще двадцать километров пути. Дорога к тому же была ухабистой. Что могло остаться от тех помидор? Одна шкурка да семена!

Мога слушал Тэуту, не прерывая. Еще в июне на объединенном заседании директоров совхозов и руководства поянского завода они в подробностях обдумывали, как обеспечить нормальную работу конвейера на уборке, перевозке и переработке фруктов и овощей. Начало было многообещающим, с некоторыми, правда, отклонениями, совхозы и завод с работой справлялись. И вот он, первый срыв.

Мога велел Тэуту заниматься своим делом; руководство объединения примет надлежащие меры.

— Что касается дисциплины и порядка, товарищ Тэуту, ничто не падает с неба в готовом виде, — добавил Мога. — Наваливаться надо всем.

— И навалимся! — ответил шофер уже в дверях и вышел так же поспешно, как вошел.

— Парень он неплохой, только с норовом, — сказал Пэтруц о шофере, оставшись с Могой с глазу на глаз. — Хорошо трудится, только вспыхивает, как порох, чуть что.

— А мне такие нравятся, — отозвался Мога. — Болеет, значит, душой за дело. С такими людьми мы сможем решить многие наши проблемы. Скажу даже — все. Имей в виду, — лукаво улыбнулся он Пэтруцу, — не так страшен черт, как его малюют. А теперь, дорогой Ион, попрошу: затребуй от всех совхозов точные данные о соблюдении графика как уборки, так и перевозки овощей. А я подскочу к консервному заводу, затем проедусь и по району.

— Не заедешь ли в Боурены? — как бы между прочим спросил Ион.

Максим Мога посмотрел на него с недоумением:

— По-твоему, я должен туда поехать? Что-нибудь стряслось? Говори откровенно, по глазам вижу, ты что-то скрываешь.

Ион пожал плечами: если так настаиваешь, скажу.

— Вчера вечером приезжала Фуртунэ. Справлялась о тебе. Я сказал, что уехал в поле, к трактористам, проверить, как трудится ночная смена, Она взволновалась: ты слишком много берешь на себя, как бы снова не взбунтовалось сердце. Я пытался ее успокоить — твое здоровье, говорю, вне опасности; чем больше человеку приходится быть в движении, тем крепче становится сердце. И что ты думаешь? — засмеялся Ион. — Набросилась на меня: хотя бы я щадил тебя как друг, тогда как мне, по ее мнению, все равно. Очень была, бедняжка, расстроена. Как бы сердце не подвело теперь ее.

Максим Мога покачал головой, вроде бы с упреком:

— Ион, Ион! О чем ты думаешь нынче, когда земля у нас под ногами горит! — «И сердце в моей груди!» — хотел бы еще добавить Мога, но к чему было жаловаться?

С тех пор как Элеонора избегала его более, чем искала встречи, а потому, как он чувствовал, сама страдала, Мога, пытаясь объяснить ее поведение, говорил себе: Элеонора не в силах расстаться с тем прошлым, которое еще жило в ней. Увлекшись им в минуту, когда меньше всего этого ожидала, она полюбила вначале беззаветно, но теперь, наверно, ее одолевают сомнения.

Как бы то ни было, Максиму ни разу не приходило в голову отвернуться от Элеоноры. Любовь к ней была словно чудесным оазисом, открывшимся перед ним после долгого и трудного пути.

2

Раз в несколько лет Нистор Тэуту приезжал из Донецкой области в Пояну в отпуск. В августе или в сентябре, в то прекрасное время года, когда лето братается с осенью, сливая в единый поток свое очарование и богатство. В эти месяцы в Пояне было чудесно. Леса на вершинах холмов не успевали еще скинуть зеленый наряд, но тут и там на нем уже появлялись пурпурные и желтые пятна, а дороги в них и тропинки, казалось, становились все просторнее; кусты винограда в торжественном наряде, обремененные спелыми гроздями казались еще более пышными. Да и сами грозди выглядывали из листвы, стараясь впитать еще хоть капельку солнца, чтобы ягоды набрали больше сладости. Подсолнечник в полях поник головками, отяжелевшими от зерен, и яркие лепестки, обласканные за целое лето солнцем, опадали один за другим. Румяные, золотистые яблоки, спелые груши — с добрый кулак — клонили своей тяжестью ветви деревьев, порывы ветра срывали порой плоды, разбрасывая их по рыхлой земле. И сердце сжималось при виде того, как они сгнивают, точно так же, как душа человека угасает вдали от родимого очага.

В тех местах, где жил теперь Нистор Тэуту, были свои сады и зеленые долины, но таких, как в Пояне, не было, наверно, в целом свете.

Нистор женился вторично на веселой, видной собой, крепкой женщине, которая родила ему троих детей. Двое — мальчики — умерли еще в младенчестве, осталась только дочка. Нистор работал шахтером; жена Клава, когда дочь подросла, устроилась поварихой в детском садике, где трудилась и теперь. Труд Нистора был тяжким, но зарабатывал он хорошо, жена оказалась бережливой, доброй хозяйкой, и они сумели накопить кругленькую сумму денег. За год до выхода на пенсию Нистор купил «Жигули» — машину тогда еще редкую, и с оставшимися сбережениями, с его пенсией и заработком жены можно было прожить спокойно и безбедно.

Но все надежды неожиданно рухнули. Дочь выросла красивой, но избалованной, особенно по вине матери, гордившейся ею без всякой меры. В возрасте двадцати лет девушка родила внебрачного ребенка, которого оставила в родильном доме. Это случилось в начале той самой весны, за месяц до выхода Нистора на пенсию. Отец возмутился, пришел в ярость и выгнал девчонку из дому, но мать в тот же день вернула ее обратно. «Вот еще? Разве одна наша Катя в целом свете оступилась? Если уж такое случилось, что же, надо ее убить? Она еще молода, красива, у нее хорошая работа — продавщицей в магазине промтоваров, к тому же не дура, да и поднабралась теперь ума. Так что хорошего мужа еще найдет!»

Нистор оказался вдруг в полном одиночестве. Между ним и женой не было уже прежнего понимания и сердечности, с дочерью же он едва обменивался несколькими словами. Иногда думал о ее ребенке, которого так и не увидел ни разу, но который, однако, должен был, стать его первым внучком и радовать деда улыбкой из своей коляски. В поступке дочери Нистор видел наказание за свой давнишний, тяжкий грех. Но эта мысль разбередила душу лишь в Пояне, в тот день, когда, по прошествии двадцати с лишним лет, ему было дано увидеть снова сына. Своего Матея.

Накануне Нистор вышел из дому с двоюродным братом, Никифором Ангелом, — прогуляться по поселку. И тот внезапно толкнул его локтем: «Знаешь ли, кто этот парень, идущий нам навстречу с дочерью Пантелеймона Бырсана?» Вначале Нистор бросил на него беглый, рассеянный взгляд — в те три дня, сколько он провел в Пояне, ему встречалось множество молодых парней. Но увидел вдруг глаза юноши, и они вернули его в тот же миг на годы назад, к мальчонке, которого он тогда бросил.

«Матей!» — озарило светом Нисторову душу. Какой прекрасный у него вырос сын!

Но Матей прошел мимо, не удостоив его ни единым взглядом.

Не узнал родного отца!

Нистор был охвачен мучительным желанием поговорить с сыном хотя бы один раз. Услышать его голос, разглядеть получше лицо. Несколько дней подряд вертелся он вокруг дома, в котором жил Максим Мога, как преступник, замышляющий ограбление. Двоюродный брат Никифор напрасно пытался его отговорить: «Не трави без толку душу!» Нистор хотел бы последовать совету, но голос крови заглушал в нем все, сломил в нем волю, поддерживая лишь одно желание: повидать Матея. И попытаться повернуть его сердцем к себе.

3

Матей проснулся от настойчивого звонка. Еще сонный, он бросился вначале к телефону, ибо привык, что Миоара звонит ему каждое утро; но звонок снова залился пронзительной трелью, и Матей, в одних трусах и майке, поплелся открывать дверь. С порога его пристально разглядывал чужой человек. У него были маленькие серые глаза, на левой щеке — красноватый шрам. Между губами, чуть растянутыми В улыбке, поблескивали золотые зубы. Запах крепкого одеколона, которым тот, видимо, освежил Лицо после бритья, резко ударил Матею в нос.