пришел один. Сегодня он пришел с друзьями, которые принялись кричать на лестнице, чтобы саботировать собрание и захватить это мероприятие[798].
В отношении дальнейшего развития событий рассказы очевидцев расходятся, и книга, в которой представлены выступления и дискуссии этих двух дней, дает лишь частичное представление об этом столкновении, многие «неразборчивые» фрагменты которого не были записаны. Бернар-Анри Леви до сих пор утверждает, что его «удалили из зала», а затем «выбросили из Сорбонны на улицу». На круглом столе, организованном журналом Esprit через несколько месяцев после случившегося, Деррида дает совершенно иную версию, упомянув «незначительную толкотню», а потом добавляет: «Я бы не стал останавливаться на этом инциденте, впрочем, весьма показательном, если бы не узнал, что, судя по интервью Ф. Соллерса и Б.-А. Леви, последнего на Генеральных штатах „отмутузили“. „Отмутузили“! Хочется надеяться, что столь красноречивый защитник прав человека понимает смысл и правильно оценивает последствия этого выражения…»[799]
Учитывая большое число участников и резонанс, который Генеральные штаты получили в прессе, Деррида впервые вынужден согласиться фотографироваться или по крайней мере смириться с тем, что его фотографируют. И в данном вопросе эти два дня тоже стали поворотными. Но отношения Деррида с прессой остаются сложными. Незадолго до этого он отказался публиковать в Le Matin интервью, которое дал Катрин Клеман, поскольку остался не удовлетворен расшифровкой. Она не скрывает от него своего недовольства: интервью должно было стать главным текстом в подборке материалов, посвященных Генеральным штатам, и ей кажется несправедливым, что Деррида решил снять его с публикации – «с невероятной легкостью», «в одностороннем порядке и без всякой возможности обсуждения».
Ясно, что вам не знакома профессия журналиста… Университетские ученые презирают и порой ненавидят журналистов: вы из таких… Вы, быть может, великий философ. Но это не дает вам никакого права презирать тех, кто тоже работает с языком… По-моему, поразительно то, что вы не можете выбраться из этого тупика, потому что очевидно, что в ваших отношениях с прессой повсюду возникают проблемы, и причину понять несложно, если вы везде ведете себя одинаково[800].
Катрин Клеман во многих отношениях попала в точку. Как и у Бурдье, недоверие Деррида к прессе и медиа сохранится на многие годы, в результате чего все пространство будет предоставлено «новым философам», которые преспокойно его займут[801].
Но событие не ограничивается этими перипетиями, какими бы эффектными они ни были. Масштабы мобилизации, которую продемонстрировали Генеральные штаты, оказали большое влияние на институциональном уровне. Вечером 16 июня министр образования заявляет с экрана телевизора, что не понимает, что такого страшного для философии было в этих законопроектах, которые еще даже не были приняты: должно быть, это какая-то дезинформация или недоразумение[802]. Усилия Жака Деррида и Ролана Брюне не прошли даром: хотя наиболее новаторские идеи GREPH так и останутся на бумаге, хорошо уже то, что о реформе Аби речи больше не идет и преподаванию философии в выпускных классах еще долго ничто не будет угрожать.
Глава 12
Послания и испытания. 1979–1981
На симпозиуме, посвященном Петеру Сонди, который проходит в Париже, 23 июня 1979 года у Деррида состоялась встреча, важность которой станет понятна очень скоро. Он тут же рассказывает о ней в одном из «Посланий» в «Почтовой открытке»:
На выходе люди представлялись друг другу. «С вами так сложно познакомиться», – сказала мне молодая американка (как мне показалось). Она дала мне понять, что читала (до меня, значит, она из США) «Я, психоанализ», где я даю волю наиболее трудным для перевода английским выражениям, касающимся представления, презентаций и интродукций и т. д. Так как я не отступал и хотел узнать ее имя (не отступал – это громко сказано), она мне сказала: «Метафизика» – и отказалась добавить хоть слово. Я нашел эту игру забавной и в этой фривольности культурного разговора почувствовал, что она зашла достаточно далеко (затем мне сказали, что она была «германисткой»)[803].
Авитал Ронелл пересказывает сцену несколько иначе. «Я пришла на эту конференцию со своей подругой Жизель Целан-Лестранж, вдовой Делана. В то время статус у меня был двойственный: я еще была немного студентка, хотя и начала уже преподавать. К этой встрече в тот день я была не готова. Я не думала, что нас будет так мало в зале. Во время перерыва Деррида подошел ко мне и спросил, кто я такая. Не знаю почему, я ответила ему: „А разве вы меня не узнаете?“. Он недоуменно на меня посмотрел: „Нет… Не думаю“. Я стала настаивать: „В самом деле? Это нехорошо. Я же метафизика“. Я представила себя как эффект его текста. Он был изумлен, немного растерялся: „А, так значит, это вы метафизика?“. Я была захвачена своей собственной игрой и не могла ее бросить. Я добавила что-то вроде: „Да, и мне не очень понравилось, как вы со мной до сих пор обходились“…»[804].
Авитал Ронелл родилась в Праге в 1952 году. С 1956 года ее родители, израильские дипломаты, жили в Нью-Йорке. Там она начинает учиться, затем продолжает учебу в Свободном университете Берлина, работая с Якобом Таубесом, раввином и профессором герменевтики. В 1979 году, когда она знакомится с Деррида, она защищает диссертацию в Принстонском университете. Совсем скоро Авитал Ронелл станет близким другом и одним из самых ярких и оригинальных представителей движения. «В то время я занималась Гете и Эккерманом, – объясняет она. – Я была захвачена фигурой Эккермана. Незадолго до этого Гадамер сказал мне, что мне необходимо найти наставника, настоящий мыслитель обязательно должен опираться на наставника. Так у меня появилась фантазия стать Эккерманом для Деррида. Очень быстро, как мне казалось, я поняла, насколько он одинок, и решила к нему приблизиться. В тот период его известность стремительно росла. Более или менее осознанно Деррида собирал своего рода команду, разбросанную по всему миру. В этой команде я могла играть роль „министра немецких дел“. Я представила свою кандидатуру на этот пост и получила его. Многие годы мы подолгу говорили о Гете, Клейсте, Гельдерлине и Кафке».
С момента выхода в 1976 году английский перевод «О грамматологии» пользуется неизменным успехом. Два года спустя в издательстве Чикагского университета публикуется замечательный перевод «Письма и различия» Алана Басса[805]. Деконструкция стала модной, и Деррида нарасхват. В конце лета 1979 года он отправляется в большое турне по Северной Америке в сопровождении своего старшего сына Пьера, которому тогда исполнилось 16 лет. «Больше всего меня поразила, –