Иригарей, Барбара Джонсон, Луи Марэн, Родольф Гаше и Вернер Хамахер. Но конференция включает также несколько семинаров в небольших группах, посвященных вопросам психоанализа, литературы, перевода, политики, искусства, философии и образования. Как бы ни хотелось Деррида избежать положения звезды, ему приходится разрываться между разными мероприятиями.
Конференция началась с оживленной полемики Деррида с дуэтом, который уже тогда составили Люк Ферри и Ален Рено. После их доклада «Вопрос этики после Хайдеггера» Деррида обвинил их в «идеологической путанице», упрекнув в том, что они заранее «необратимо дистанцируются» от Хайдеггера. Хотя он и заявляет, что никогда не занимал по отношению к Хайдеггеру «позиции безоговорочного догматического согласия», Деррида не может согласиться с упрощениями, на которые им пришлось пойти, чтобы свести счеты с автором «Бытия и времени». Дискуссия быстро приобретает ожесточенный характер, и двое авторов спешно покидают Серизи. Пять лет спустя в книге «Мысль 68» они выступят с прямыми нападками на Деррида.
Выступление Жана-Франсуа Лиотара «Дискуссии, или Фразировка „после Аушвица“»– еще один яркий, но гораздо более спокойный момент. Через восемь лет после конфликта на конференции, посвященной Ницше, Деррида тронут «великодушным жестом», который сделал Лиотар, приняв участие в посвященном ему мероприятии. Он, в свою очередь, выступит на конференции «Способность суждения», посвященной Лиотару, летом 1982 года. С этого момента они сблизятся и будут поддерживать диалог друг с другом.
Среди многочисленных участников конференции «Концы человека» люди самых разных национальностей и интеллектуального положения, она становится местом подлинного общения, в котором не боятся спорить по существенным вопросам и порой даже оспаривать те или иные позиции. Как у Филиппа Лаку-Лабарта, так и у Жана-Люка Нанси останутся очень яркие воспоминания об этом событии: «Для нас организация конференции в Серизи была волнующей – упоительной? – обязанностью. Но эта встреча была исключительной и насыщенной, конечно же, потому, что в тот момент Деррида, с одной стороны, и тема – с другой, представляли собой то, что я бы назвал „тяжелым орудием“, защищающим общие интересы, ожидания, вопросы. Нам казалось, что мы смогли ухватить форму или формы мысли, возможные в мире, который еще только складывался, преодолел 1968 год, но сохранил веру в его порыв и двигался политической необходимостью»[834].
Воодушевленная атмосфера сохранится до последнего дня, 2 августа. В момент закрытия и прощаний один из японских участников – Ясуо Кобаяши вышел с заявлением, которое запомнится всем:
Так как здесь говорилось о чувстве, позволю себе высказать мое личное чувство… я приехал сюда не без тревоги, не без страха. А потом… мне захотелось сказать вам, хотя я сам не знаю, к кому обращаюсь: я вас люблю. Мое чувство близко к дружбе, как писал о ней Бланшо. За это я благодарен вам – и снова повторю: я вас люблю.
Одним из косвенных последствий конференции стало восстановление отношений с издательством Galilée, которые испортились пять лет назад после выхода Glas. Первоначально предполагалось, что «Концы человека» выйдут в серии Champs, но руководство издательства Flammarion согласилось издать не больше одного тома, в результате пришлось бы сохранить лишь малую часть сообщений и полностью убрать все дискуссии. В августе «по странной случайности» Деррида встречает Мишеля Делорма в Фонде Маг в Сен-Поль-де-Ванс и рассказывает ему о своих проблемах.
Он тут же загорелся (в своем стиле, который вы знаете, – он слышал о конференции). Он предлагает опубликовать все материалы большим изданием в январе или феврале следующего года, если рукопись будет сдана в октябре. Он хочет сделать все по высшему разряду – красивая обложка, большой тираж и т. д.!!! И все это решилось за 10 минут на лестнице: я сказал ему, что поговорю с вами без промедления, решение будет за вами.
Что вы об этом думаете? Я со своей стороны, хотя и сожалею о карманных изданиях Flammarion, чувствую, что Galilée лучше в силу быстроты и очевидного рвения Делорма[835].
Нанси и Лаку-Лабарт, конечно же, соглашаются с Деррида и очень рады этой почти полной публикации (магнитофонная запись некоторых обсуждений оказалась испорченной). Но техническая работа по подготовке рукописи очень тяжелая: ее не может выполнить один человек и ее приходится делить. «Вы можете рассчитывать по крайней мере на Сильвиан и на меня», – пишет Деррида[836]. Проект реализуется очень быстро, без тех затруднений, которые были бы у него в Aubier и в Flammarion. Весной 1981 года в издательстве Galilée выходит огромный том объемом 704 страницы убористого шрифта, с оригинальной обложкой, выполненной Адами. Несмотря на всю эту роскошь, как отмечают Нанси и Лаку-Лабарт в своем предисловии, материалы конференции могут дать лишь отрывочное представление «о том, что на самом деле происходило в течение 10 летних дней в Серизи, о конфронтации (вплоть до стычек), вопросах (вплоть до допросов), сотрудничестве и дружбе (вплоть до праздника)»[837].
Осень отмечена трагедией. 16 ноября 1980 года в семь часов утра Луи Альтюссер, на несколько дней выпущенный из клиники, стучит кулаком в дверь доктора Пьера Этьена, работающего врачом в Высшей нормальной школе. «Пьер, посмотри, я, кажется, убил Элен», – говорит он растерянно. Врач накидывает халат и идет вслед за тем, с кем дружит уже 30 лет. Элен Альтюссер, в девичестве Ритман, известная в Сопротивлении под именем Легосьен, лежит задушенная на полу возле своей кровати. Доминик Домбр рассказывает об этом так: «Луи Альтюссер находится в состоянии крайнего возбуждения. „Сделай что-нибудь, а то я все тут подожгу“, – говорит он врачу. Он постоянно твердит одно и то же: „Я убил Элен, кто следующий?“. Доктор Этьен звонит в больницу Святой Анны, чтобы врачи приехали за Альтюссером. Скорая помощь приезжает минут за двенадцать до полиции, которую вызвал Жан Буке, директор Высшей нормальной школы. Альтюссер находится в такой прострации, что Ги Жоли, следователь, в тот же вечер приехавший в больницу Святой Анны, отказывается от попыток предъявить ему обвинение в предумышленном убийстве. Кажется, философ не в состоянии понять смысл этого судебного акта»[838].
Какой бы ужасной ни казалась эта история, она не стала совершенной неожиданностью для людей, близких к Луи Альтюссеру. «Сколько я его знал, никогда не видел его в таком состоянии, – вспоминает Доминик Лекур. – Попробовали новое лекарство, которое ему явно не подошло. Порой его даже нельзя было навестить: так сильно он бредил. Однако Дяткин его выпустил, сказав, что „это кульминационный кризис“. Он всегда поддавался чарам Элен и Луи, которых лечил. Но состояние Альтюссера по-прежнему было тяжелым. Мы боялись, что он с собой покончит. Элен часто звонила мне