Он пообещал ей сказочный день и еще много дней в будущем, ведь ему нужно возвращаться сюда по меньшей мере два раза в год, и всегда можно подгадать под август. Она жадно слушала, всем сердцем этого желая, но нашла в себе силы не казаться такой вертихвосткой, как он, возможно, думал. Вдруг она вспомнила, что и впрямь может опоздать на паром, выскочила из кровати и на прощание быстро поцеловала его. Он поймал ее за руку.
— Так когда же, — настойчиво спросил он, — мы увидимся в следующий раз?
— Никогда, — бросила она и шутливо добавила: — Это не по-божески.
На цыпочках вбежала в ванную и заперлась на щеколду, не слушая обещаний, которыми он сыпал, одеваясь. Включила воду, и тут он постучал, чтобы окончательно попрощаться.
— Я кое-что оставил тебе в книге, — сказал он.
Ее, словно молния, пронзило зловещее предчувствие. Она не отважилась поблагодарить или спросить, что именно он оставил, потому что боялась услышать ответ, но, как только за ним захлопнулась дверь, выскочила из ванной голая и в мыле и бросилась к книге на тумбочке. Какое облегчение! Там оказалась визитка, чтобы при желании найти его. Она не порвала ее, как порвала бы визитку любого другого, а оставила между страниц, пока не найдется место понадежнее.
6
![]()
Стояла обычная для карибского августа среда, море лежало неподвижно, парящие чайки рассекали легкий ветерок. Анна Магдалена Бах придвинула шезлонг к перилам парома и открыла книгу Даниэля Дефо на странице, заложенной визиткой, но не смогла сосредоточиться. В который раз она не нашла ничего интересного в данных вчерашнего мужчины: голландских имени и фамилии, адресе и шестизначном телефоне некоей компании в Кюрасао, оказывающей технические услуги. Перечитала визитку, пытаясь вообразить призрачного героя ее счастливой ночи в реальной жизни. Со времен первого августовского любовника она взяла за правило не оставлять следов, чреватых подозрениями у нее дома, поэтому порвала визитку на мелкие кусочки и пустила по ласковому к чайкам ветру.
Вернувшись, она многое поняла. Едва переступив порог в пять вечера, подметила, какой чужой чувствует себя среди своих. Дочь привыкла к монастырской жизни, подстроила ее под свой естественный образ существования и за семейным столом появлялась все реже и реже. У сына все время уходило на бесконечно сменявшихся девушек и бесчисленные творческие начинания. Муж, фанатик своей профессии и неисправимый дамский угодник, теперь бывал нечастым гостем в ее постели. Как ни странно, Анна Магдалена постепенно разочаровывалась и в острове, который не подарил ей ни одного надежного мужчины среди всех тех, случайных, кого она успела попробовать недолгими августовскими ночами. Страшилась она, скорее, не возможной измены мужа, а его внезапного озарения: вдруг он поймет, что она делала на острове? О своих поездках она старалась вообще не говорить, чтобы ему не пришло в голову отправиться в следующем году с ней и чтобы не заронить лишних подозрений: они у мужчин возникают нечасто, зато почти всегда подтверждаются.
Это были простые годы, когда не находилось времени и поводов для предательств и опасений, и она строго вела учет циклам их рутинной любви. Если Анна Магдалена с мужем куда-то выезжали из города, она всегда на всякий случай брала с собой презервативы. Однажды у нее все же кольнуло в сердце, когда он явился в особенно странном виде, и она задумалась не только о возможных изменах в этом году, но и всех прошлых. Она следила за ним, проверяла даже швы карманов и впервые начала обнюхивать перед стиркой его одежду. В мае ей приснился последний любовник, и с тех пор она не находила себе места и не могла дышать от тревоги. Она прокляла тот час, когда порвала его визитку, и чувствовала, что счастье сможет испытать с ним одним, — пусть даже только на острове. Ее состояние было таким очевидным, что муж прямо сказал: «С тобой что-то не так».
От ужаса она перестала спать по ночам, но, казалось, по-прежнему не до конца осознавала, насколько изменилась со времен первых поездок. Ей никогда не приходило в голову, что она может случайно повстречать кого-то из своих сообщников — пока однажды на свадьбе ее кум Акилес Коронадо не напился и не отпустил пару намеков, которые любой присутствующий мог бы разгадать без всякого труда. Некоторое время спустя она обедала с тремя подругами в самом роскошном ресторане города, и вдруг ей показался знакомым один из двух мужчин, негромко, но энергично беседовавших за соседним столиком. Между ними стояла бутылка бренди, два наполненных до середины бокала, и они как будто пребывали в каком-то ином мире, чем все остальные посетители. Тот, что сидел лицом к Анне Магдалене, седой, с романтично закрученными усами, был одет в безупречный костюм из белого льна. Она сразу же подумала, что где-то видела его раньше. Но, сколько ни силилась, не смогла вспомнить — где именно. Она то и дело теряла нить оживленного разговора, пока одной из подруг не стало любопытно, что же так отвлекает Анну Магдалену.
— Вот тот, с турецкими усами, — прошептала она. — Откуда-то я его знаю.
Остальные аккуратно обернулись. «Симпатичный», — безразлично бросила другая подруга, и они продолжали болтать. Но Анне Магдалене было так неспокойно, что она еле уснула вечером, а в три часа ночи проснулась оттого, что по сердцу будто бежали мурашки. Муж тоже проснулся: она отдышалась и рассказала ему выдуманный ночной кошмар — настоящие, очень жуткие, мучили ее в молодости, когда они только поженились. Она впервые спросила себя, почему не занимается в городе тем же, чем на острове, если здесь в ее распоряжении целый год и уйма ежедневных возможностей. Не меньше пяти ее подруг напропалую изменяли мужьям, пока хватало сил, и все они сохранили свои браки. Но она не могла представить в городе ничего даже близко похожего на головокружительные и легкие островные приключения — и это была не иначе как посмертная уловка матери.
Несколько недель она только и думала, как найти мужчину, который не давал ей покоя. Она возвращалась в ресторан, выбирая время, когда клиентов больше всего, время от времени таскала с собой случайных подруг, чтобы не вызывать подозрений своими одинокими блужданиями, и привыкла с надеждой и страхом ошибочно узнавать в каждом попавшемся мужчине своего. Но встречать его снова даже не потребовалось: в один прекрасный день память сама, без помощи, взорвалась озарением. Это был тот самый мужчина, который оставил ей в книге позорную двадцатидолларовую купюру за ночь любви. И только сейчас она поняла, что на острове у него еще не было мушкетерских усов — потому она и не узнала его при второй встрече. Она стала бывать в ресторане еще чаще и теперь держала наготове двадцатку, чтобы швырнуть ему в лицо, но постепенно перестала понимать, как себя поведет: чем глубже она погружалась в ярость, тем меньше ее ранило горькое воспоминание о нем и прочих несчастьях, случившихся с ней на острове.
К августу она набралась сил, чтобы и дальше оставаться собой. Плавание на пароме, как всегда, длилось целую вечность, остров, о котором она столько мечтала, показался шумнее и беднее, чем в прошлый раз, а такси, везшее ее в прошлогодний отель, чуть не слетело под откос. Номер, где она была счастлива, оказался не занят, и парень за стойкой тут же вспомнил мужчину, с которым она приезжала год назад, но не смог найти его данных в архиве. Она проехалась по всем местам, где они были вместе, и везде встречала одиноких, ничем не занятых мужчин, каждый из которых мог бы скрасить ей ночь, но ни один не показался ей достойной заменой тому, по ком она тосковала. Так что она вселилась в прошлогодний номер и побыстрее, пока не пошел дождь, отправилась на кладбище.
Ее снедала тревога; она шаг за шагом повторила все действия, нужные, чтобы быстро и безболезненно встретиться с матерью. Всегдашняя торговка цветами очень постарела. Она перепутала ее с кем-то другим и отдала великолепный, как всегда, букет гладиолусов с явной неохотой и почти вдвое дороже.
