Испачкавшаяся и раздраженная, она вернулась в отель в полной уверенности, что очередной год потерян: в такую ночь ей любовь не найти, даже если она станет останавливать машины на прибрежном шоссе, превратившемся от дождя в огромную грязную трясину. Ничего не изменилось. Душ оказался без насадки, вода еле текла, и, намыливаясь под хилой струйкой, она снова заплакала от одиночества, от того, что ни один, даже завалящий мужчина не достанется ей сегодня. Но сдаваться не стала: она все равно пойдет и узнает, что готовит ей эта ненастная ночь, темная, как волчья пасть. Развесила одежду в шкафу и положила на стол книгу. Это был «Дневник чумного года» Даниэля Дефо, и она собиралась читать, пока не наступит время идти в бар. Но, казалось, в тот вечер ей не суждено было радоваться — все кругом препятствовало. От тщедушной струйки в душе она почувствовала себя еще более жалкой, и вдруг ее накрыло ненавистью к мужу, такой злобной и холодной, что она сама испугалась. Она уже смирилась с печальной участью — спать одной в эту собачью ночь, — как вдруг зазвонил телефон.
— Здравствуйте, — сказал веселый голос, который она мгновенно узнала. — Я ваш друг с четвертого этажа, — и добавил уже другим тоном: — Я все надеялся, что вы позвоните, хотя бы из жалости.
Потом помолчал и спросил:
— Вы разве не получили цветы?
Она не поняла. Хотела переспросить, но наткнулась взглядом на великолепный букет гладиолусов, кое-как брошенный на стуле рядом с туалетным столиком. Новый знакомый объяснил, что увидел букет в отеле, где у него была встреча с клиентами, и решил послать ей для могилы матери. Видимо, букет доставили, пока она была на кладбище, но как она могла не заметить его, когда вернулась? Собеседник вдруг сменил тему и как бы между прочим спросил:
— А где вы сегодня ужинаете?
— Я еще не думала, — сказала она.
— Ничего страшного. Спускайтесь, и подумаем вместе.
Еще одна провальная ночь? — подумала она. Новый Акилес? Ну уж нет. И ответила:
— К сожалению, у меня уже есть планы на вечер.
— Да, и вправду жаль, — сказал он, и по голосу было слышно, что он в самом деле огорчился.
— В следующий раз.
Она прихорошилась перед зеркалом. Прикинула, не пойти ли в то место, где ужинала в тот злополучный вечер с Акилесом Коронадо, но дождь и не думал кончаться, а над лагуной завывал ветер. И вдруг она выкрикнула: «Боже! Какая же я дура!»
Бросилась к телефону и набрала номер мужчины с четвертого этажа с такой скоростью, что позже ей даже стало стыдно.
— Какое везение, что вы еще там! — сказала она без обиняков. — Мои планы только что отменились из-за дождя.
— Это мне повезло, сеньора, — ответил он.
Больше она не сомневалась ни секунды. И не ошиблась: ночь оказалась незабываемой.
По крайней мере, куда менее забываемой, чем Анна Магдалена Бах могла себе представить. Она очень долго приводила себя в порядок, а когда спустилась, он галантно ждал ее у лифта в шелковой рубашке с коротким рукавом, льняных брюках и белых мокасинах. Ее первое впечатление подтвердилось: он был привлекателен, но главное его достоинство состояло в том, что вел он себя так, будто о своей привлекательности не знал. Он повел ее в ресторан подальше от туристических троп, под высокими миндальными деревьями, увешанными фонариками, и с оркестром, под который лучше было мечтать, чем танцевать. Он излучал уверенность в себе, и встретили его как самого дорогого гостя за всю историю заведения, — впрочем, вел он себя соответственно. В сиянии вечера его манеры стали изящнее. За свежим запахом одеколона безошибочно различался личный аромат, а речь текла вольготно и приятно, но Анна Магдалена немного терялась, потому что, говоря, он явно хотел больше скрыть, чем рассказать.
Ее удивило, что он не разбирается в выпивке: предоставил ей первой выбрать джин любимой марки, а потом заказал первый попавшийся виски и за весь вечер к нему не притронулся. Он не курил, но носил с собой пачку египетских сигарет в золотой бумаге, чтобы угощать знакомых. В искусстве еды тоже был не сведущ и попросил официанта выбрать за них. Но удивительнее всего было то, что при всей ограниченности и промахах он не утрачивал и толики обаяния — даже когда плохо рассказал парочку простецких анекдотов, которые она не поняла и посмеялась только из вежливости.
Когда оркестр заиграл переложенную для танцев мелодию Аарона Копленда, он признался, что не интересуется танцами, поскольку напрочь лишен музыкального слуха, но не побоялся выйти с ней на площадку, когда она его пригласила. Он ни разу не шагнул правильно, но она так ловко и незаметно вела его, что ему казалось, будто это он ведет. К десерту она заскучала и пожалела о собственной слабости, особенно когда на глаза ей попался мужчина, которого она выбрала бы не задумываясь, в то время как ее кавалер не делал ни одного лишнего шага, если не считать танцев. Ей было хорошо, о ней заботились, но у вечера явно не было будущего.
Сразу после десерта они поехали обратно в отель. Он молчал и смотрел чуть вбок, на спящее под фантасмагорической луной море. Она не нарушала молчания. Было десять минут двенадцатого, и даже бар в отеле, наверное, уже закрылся. Ее возмущало, что кавалера даже упрекнуть не в чем, разве только в полном отсутствии попыток ее соблазнить: ни одного комплимента — ни ее сверкающим львиным глазам, ни ее искусной беседе, ни ее музыкальной эрудиции.
Он остановил машину во дворике отеля, в полной тишине поднялся с Анной Магдаленой на лифте и проводил до двери номера. Она никак не могла справиться с ключом, и он забрал ключ у нее из рук, кончиками пальцев толкнул дверь, вошел без приглашения, как к себе домой, и рухнул навзничь на постель, выдохнув:
— Сегодня лучшая ночь в моей жизни!
Анна Магдалена окаменела, не понимая, что делать, пока он молча не протянул ей руку. Она взяла ее и легла рядом, не в силах справиться с ударами сердца. Он поцеловал ее — этот невинный поцелуй потряс ее до глубины души, — а потом продолжал целовать, медленно раздевая поразительно ловкими движениями пальцев, пока оба не соскользнули в бездну счастья.
Проснувшись в зыбком свете едва забрезжившей зари, Анна Магдалена долго не понимала, кто она, где находится и с кем, но потом увидела рядом с собой совершенно голого мужчину, который спал на спине, сложив руки на груди, и дышал, словно младенец в колыбели. Указательным пальцем она осторожно погладила покрытую курчавой порослью обветренную кожу. Тело у него было не молодое, но ухоженное, и лаской он наслаждался с закрытыми глазами и тем самообладанием, которое выказывал вчера вечером, пока любовь не разметала его в пух и прах.
— А теперь серьезно, — вдруг сказал он. — Как тебя зовут?
Она сымпровизировала:
— Перпетуа.
— Это несчастная святая, которую затоптала насмерть корова, — мгновенно парировал он.
Она удивилась и спросила, откуда ему это известно.
— Я епископ, — ответил он.
Ее обдало смертным холодом. Она вспомнила весь ужин, его изысканную речь, его невыраженные вкусы, и не нашла ничего, что позволило бы сомневаться в правдивости ответа. Точнее, сейчас с точностью подтвердились все ее тогдашние мысли о нем. Он почувствовал ее замешательство, открыл глаза и с любопытством спросил:
— Что ты имеешь против нас?
— Против кого?
— Против епископов.
Он расхохотался, довольный своим розыгрышем, но тут же осекся, поняв, что это было неуместно, и принялся покрывать ее тело долгими покаянными поцелуями. В качестве, вероятно, епитимьи рассказал ей другую версию своей жизни. Он много где работал и не имел постоянного места жительства, потому что основной доход его составляла торговля морскими страховками одной компании со штаб-квартирой в Кюрасао, а на острове бывал несколько раз в год по долгу службы. Сначала его сила убеждения едва не сломила ее, но потом она все-таки решила, что в третий раз стать счастливой этой ночью уже не успеет.
— У меня паром уйдет, — сказала она.
— Неважно, — ответил он. — Завтра уедем вместе.