схватить?
— Могли.
— Что бы они сделали с тобой?
— Не знаю.
— Сынок!
Прошлую ночь Ильмар провел в небольшом леске и страшно продрог.
— В одном этом тоненьком пиджачке?!
Ильмар был переутомлен. После ужина он вскоре, в чем был, одетый, повалился на Алисину кровать и мгновенно уснул.
Алиса постлала на полу шубу и легла рядом с кроватью. И всю ночь не спала, охраняя сына.
Ильмар проспал до полудня, но все еще чувствовал себя усталым. В комнату вошел Петерис. Ночью на сеновале он тоже думал о сыне и хотел поделиться своими мыслями.
Откашлявшись, Петерис спросил:
— Когда ты удрал, Ольгерт Бруверис там был?
— Не знаю, мы были не в одном отряде.
— Как бы домой старикам не отписал.
— Да разве почта работает? — вставила Эрнестина.
— Будто иначе как по почте и передать нельзя?
Петерис снова откашлялся:
— Как бы искать не стали.
— Недолго они еще искать будут! Самое большее несколько недель — и тут уже ни одного немца не будет, — посмеялся Ильмар.
— Поди знай. Надо спрятаться. И так, чтобы дети не знали. Надо им сказать, что ты опять ушел траншеи рыть.
— В сарай пойду, — согласился Ильмар.
— Ведь ты там окоченеешь! — воскликнула Алиса.
— Сделаю в соломе нору.
— В сарай трудно носить еду, — рассуждал Петерис. — Немцы приметят, что хозяева часто в сарай ходят. Тогда уж лучше в хлеву. Под свеклой укрытие сделать, и чтоб в загородке доска вынималась…
Решили, что Петерис сейчас же выроет укрытие и вечером Ильмар переберется в хлев. Однако ничего из этого не вышло. Самочувствие Ильмара все ухудшалось, и, когда ему поставили градусник, ртутный столбик подскочил до тридцати девяти. Пришлось остаться в доме. На всякий случай Ильмар лежал одетым, и Алиса освободила половину шкафа, чтобы Ильмар мог спрятаться, если заявится непрошеный гость.
Позвали Ливию.
— Деточка, как нельзя никому говорить о твоем отце, нельзя говорить и об Ильмаре. А то его заберут немцы и уведут. Ты поняла?
Алиса зашла к Эльвире.
— Видишь, как получилось-то, возвращение Ильмара.
Эльвира выжидательно слушала, и Алиса, при виде застывшего лица золовки, осеклась.
— Лучше сказала бы — дезертирство.
— Теперь ведь все как-нибудь…
— Ты этого о всех сказать не можешь.
Алиса взяла себя в руки и продолжала:
— Поговори с Дианой! Пускай она никому об Ильмаре не болтает.
— Обещать я тебе ничего не могу, ребенок остается ребенком. Хотел бежать, должен был о других подумать. Ты уверена, что его не станут искать? А что ты скажешь, если придут вооруженные и спросят, где он?
— Надо надеяться, что скоро победит другая власть.
— Как бы тебе не пришлось разочароваться. И красным твой сын понадобится. Уже не говоря обо всем остальном.
Эрнестина успокаивала Алису:
— Не обращай ты на нее внимания! Ничего хорошего ты от нее никогда не видела и не увидишь, но не такая она дурная, чтоб донести на сына своего брата.
Прошла неделя, и действительно ничего худого не приключилось. Ильмар постепенно поправлялся. Труднее всего было, когда стало першить в горле, он сдерживался, закрывал рот ладонью, но вскоре ухитрился так тихо кашлять, что не слышно было даже в комнате рядом. Время от времени на кухню заходили немцы, но двери всегда были закрыты, и Эрнестина спокойно беседовала с ними. Укрытием Ильмар так и не воспользовался. Окно комнаты наполовину закрыли плотной занавеской, и Ильмар, лежа на кровати, читал. Нередко к нему наведывались девочки и вместе играли в цирк, рич-рач и даже в карты.
— Им горя мало, — качала головой Эльвира.
В последние дни гул на юго-востоке все усиливался, становился пронзительнее. В тихие вечера доносились далекие пулеметные очереди.
Алиса слушала, затаив дыхание.
Однажды утром, когда Алиса в дровяном сарае скинула с кадки дрова и Петерис, достав из рассола передний окорок, отрубил кусок, чтобы в мешке вместе с дровами внести в дом, во дворе залаяла собака.
— Пойди глянь, кто там!
Алиса выбежала во двор. Двое, сойдя с рессорной коляски, привязывали красивую гнедую лошадь. Один из них был Дронис, а другой — сам волостной старшина Лиекуж, который с приходом немцев сразу активно включился в управление волостью, а затем был официально поставлен старшиной.
— Хозяин где? — спросил Лиекуж.
Этот человек, как многие высокорослые люди, был невозмутимо самонадеян и почти никогда не улыбался.
— Позвать?
— Только поживей!
Петерис велел Алисе быстро накидать на кадку дров, подтянул штаны и пошел к незваным гостям.
— Мы должны обыскать дом. Дронис будет понятым.
Лиекуж сказал это с таким мрачным видом, что у Петериса в глазах на миг что-то вспыхнуло и тут же потемнело.
— Да разве…
Ни язык, ни ноги не повиновались.
Затем Петерис заметил, что Дронис улыбается.
— Сосед, у тебя бутылочка родимой не завалялась?
Самодельная водка — самогон, или сивуха, к концу войны получила еще одно название — «родимая».
Петериса бросило в жар. От внезапного облегчения прошиб пот. Но сразу возникла другая опасность. «Родимая», хотя она уже давно шла на «подмазку» и даже вместо денег — на мельнице, в лесничестве, на кузнице и в других местах, — все-таки считалась запрещенным напитком, а Лиекуж был самым крупным волостным начальником, и к представителям власти Петерис всегда относился с недоверием. Зачем Лиекужу сюда за самогоном ездить, если он может достать его у Дрониса? Всей округе известно, что Дронис вместе с Паулиной устроили настоящий завод. Дронис снабдил Паулину аппаратом, дает ей муку и свеклу, а