увидит, что по двору чужие ходят?
Труднее всего было с Ливией. Девочка не могла усидеть в комнате, просила Алису взять ее с собой в хлев и на огород.
— Хочу ягнят посмотреть.
— Откуда ты знаешь, что у меня есть ягнята? Может быть, у меня их совсем нет?
Девочка призадумалась, затем спросила:
— А чистая совесть у тебя есть?
— У меня?
— Ну, конечно, у тебя!
— Почему ты спрашиваешь?
Малышка уткнулась лицом Алисе в юбку и зашептала:
— Я хочу на солнышко.
— Сегодня, детка, еще нельзя на солнышко.
— А когда можно будет?
— Когда настанут более спокойные времена.
— Когда это будет? После обеда?
Алиса отвела Ливию к матери, и Женя побранила дочку.
Чтобы успокоить ребенка, Ильмар придумал игру: оба вылезли в окно и, как солдаты, доползли на животе до огорода. За грядками сахарного гороха и кустами красной смородины девочку никто не мог увидеть. Затем он уложил Ливию в тачку и, как раненую, отвез обратно к дому.
— Еще, Ильмар! Покатай меня еще!
Таким же образом Ливия, невидимая для соседей, попадала в сарай, хлев, дровяной сарай, но затем это Ильмару надоело. Да и некогда было, он должен был ворошить клевер.
— Возьмите меня с собой! — просила девочка.
Однако Петерису все казалось, что с сеновала Брувериса кто-то подглядывает, в черном треугольном окошке над крайним люком временами мелькало что-то светлое, словно чье-то лицо.
На другой день удержать Ливию в комнате стало еще труднее. Наконец Эрнестине пришла в голову идея:
— Какие у тебя, детка, красные щечки! Не заболела ли?
— Нет.
— А головка у тебя не болит?
— Болит.
Девочку в самом деле взбудоражила навязанная неволя.
— Поставим градусник! Это уже было интереснее.
— Тридцать восемь и пять! Тебе нельзя выходить!
Так Ливии пришлось два дня проболеть. Ей давали молоко, мед, не пожалели последней баночки варенья. Алиса принесла первую клубнику. Все были к девочке трогательно внимательны, спрашивали о ее самочувствии.
Шли слухи, что бои идут уже под самой Ригой.
— Тогда мы в мешке, — рассудил Петерис.
По дороге отступали войска, какая-то пехотная часть прошла и через Осоковую низину. Издалека доносились длинные пулеметные очереди и глухой рокот. Стреляла артиллерия и минометы.
— В Бруге немцы!
Вскоре в «Виксны» вошли несколько красноармейцев, напились у колодца и попросили поесть. Алиса дала два каравая хлеба и кусок копченого мяса. Солдаты волновались, торопились, некоторые шли совсем налегке, даже без шинелей.
— Карта у вас найдется?
— Карта? — Ильмар стоял неподалеку и понял, о чем речь. — Я принесу.
Ильмар побежал за картой, по которой ориентировался, когда ездил прошлым летом на взморье.
Военный посмотрел на карту, спросил о лесах, болотах и о том, как лучше всего обойти Бруге.
— Карта нам очень нужна.
— Пускай берет, — передал через Алису Ильмар.
Солдаты со двора не вернулись на дорогу, а пошли краем поля — прямо в лес. Только теперь, когда они уже скрылись из виду, Ильмар вспомнил, что на обороте карты написаны его имя и фамилия.
— Как же ты не догадался этот угол оторвать, — забеспокоился Петерис. — Найдут у них карту, крышка тебе. От плена им так или иначе не уйти. Немец сейчас уже повсюду.
Но что теперь поделаешь? Осталось лишь желать, чтобы красноармейцы ушли как можно дальше, а лучше всего — за линию фронта.
На другое утро, когда в «Викснах» завтракали, в конце дороги появилась грузовая машина, с нее соскочили человек десять в айзсаргской форме и бегом окружили дом. Пятеро, облаянные неистовствующей собакой, вошли во двор.
Петерис совсем растерялся.
— Еще собаку пристрелят!
— Пойди встреть! — предложила Алиса.
Открыв дверь, Петерис столкнулся с Хербертом Лиекужем. Те времена, когда Петерис батрачил в «Лиекужах», а сын хозяина еще был подростком, Херберт давно забыл. С молодым человеком Петерис иной раз здоровался, но тот так небрежно отвечал, что Петерису наконец стало обидно, он плюнул и перестал обращать на него внимание. Однако всякий раз, когда доводилось где-нибудь встретиться, Петерис чувствовал себя задетым. К тому же молодой Лиекуж, куда более рослый, чем Петерис, в противовес кроткому, но хитрому отцу, всегда как бы искавшему контакта с людьми, никому дороги уступать не любил.
— Лангстынь где?
— Тут его не было.
Вышла Алиса.
— Его нет у нас.
— За мной! — крикнул Херберт Лиекуж и, не снимая пальца со спуска винтовки, вошел на кухню.
Женя сидела ни жива ни мертва, уставясь широко раскрытыми глазами на рослого мужчину.
— Здорово, сударынька! Где волостной начальник?
— Я не знаю.
Лиекуж остался возле Жени, другие принялись обыскивать дом, заглянули в шкафы, под кровать, поднялись на чердак.
— Господин Розенберг, Жениного мужа у нас в самом деле нет. Напрасно ищете. Она потому и пришла сюда, что не захотела видеть его, бежать вместе с ним.
Лиекуж глянул на Эрнестину, и хотя ничего не ответил, почувствовалось, что склонен ей поверить. Затем он приказал одному из подчиненных, караулившему наружные двери, вывести Женю во двор. К своему большому удивлению, Ильмар и остальные увидели сапожника Гринфельда. Все считали горбуна сторонником советской власти, он ходил на собрания, декорировал народный дом, писал лозунги, он оказался хорошим рисовальщиком, приятельствовал с волостными активистами, с Артуром Лангстынем тоже. Нечто загадочное было и в том обстоятельстве, что он единственный был не в айзсаргской форме, но, как и все, вооружен. Войдя в комнату, он сделал вид, что не знает ни Эрнестины, ни Ильмара, ни Алисы.
— Так