посмотрел на Ильмара, что парень постарался скорей уйти. Уж потом он понял, что поступил непростительно наивно, и, вспоминая этот разговор, по сей день испытывал стыд.
— Свою тетю ты не слушай! В жизни много чего приходится терпеть да прикидываться, что не видишь и не слышишь.
— А я не могу! У меня и в самом деле такое чувство, будто я тут всем в тягость. И она права. Ведь из-за меня могут выйти неприятности. Что тогда?
— А тем, к кому ты пойдешь, ты в тягость не будешь?
— Я пойду в лес. У друга есть связи.
Эрнестина вздохнула:
— Больно много ты надумал.
Ранним утром Ильмар, сникший, сидел на краю кровати. Выходить из дому пока нельзя, ночной путник мог вызвать у немцев подозрение.
— Ты не передумал? — спросила Эрнестина.
— Нет.
— Сынок!
Алиса ничего больше сказать не могла. Взяв ведра, она ушла к скотине.
Чуть погодя вошел Петерис:
— Так думаешь все же идти?
— Да.
Петерис растерянно посмотрел на сына, откашлялся.
— Это, конечно, чуть подальше от фронта. Спокойнее будет, да и немцев поменьше. А когда красные придут, тоже на месте оставаться нельзя будет. Так или иначе в лес бежать придется… А если на дороге тебя кто-нибудь узнает?
Ильмар пожал плечами.
— Могу тебя малость на лошади подвезти. Накидаешь в тележный ящик соломы, заберешься под нее… Надежнее будет. — Петерис пытался найти выход.
— Пожалуй… — согласился Ильмар.
— Не будь она такой дурной… — имелась в виду Эльвира.
Какое-то время в комнате только и слышны были торопливое, настойчивое тиканье будильника и равномерное дыхание крепко спавшей Ливии.
— Если подумать, так ведь… Так ведь и ждать осталось всего ничего. В сарай идти надо и…
Сопровождаемый пристальным взглядом Эрнестины, Петерис ушел готовить телегу, запрягать лошадь.
— Отец называется!
В голосе Эрнестины задрожало глубокое, застаревшее презрение. Она подошла к окну, подняла черную бумажную ткань. На дворе было еще темно.
— Слышишь, как стреляют? Может, уже завтра или послезавтра тут будут.
Орудийный гул в самом деле казался сильнее, чем в другие дни.
Из хлева прибежала Алиса. Ильмар встал, взял торбу со снедью.
— Сынок, не ходи! Останься!
Ильмар, понурив голову, молчал.
— Послушай, детка, — сказала Эрнестина, — никуда не ходи.
Затем она в нескольких словах изложила, как следует поступить, чтобы Ильмару перемены переждать дома. Мысль ее была совсем проста, и, посмотрев на измученное лицо матери, Ильмар сказал:
— Ладно, я останусь.
Алисе трудно было говорить кому-либо неправду, Петерис тоже не отличался умением ловко лгать, и неприятную задачу — ввести в заблуждение Эльвиру — взяла на себя Эрнестина.
Когда Эльвира вышла из своей комнаты за тазом и водой — она на кухне, как остальные, не умывалась, — Эрнестина стояла у плиты. И, как обычно, вежливо ответила сдержанно поздоровавшейся Эльвире, затем попросила помочь поставить большой котел с картошкой. Не успела еще Эльвира отпустить дужки котла, как Эрнестина бесстрастно заметила:
— Ильмар сегодня утром ушел. К чужим. Можете быть довольны. Это в том случае, если его не схватят на дороге. А схватят, так все равно скажет, откуда идет. Ведь он не взрослый мужчина.
Эльвира ополоснула таз, налила из ведра воды, зачерпнула еще теплой из котла, чтобы подлить, и только тогда, уже от своих дверей, ответила:
— Не я заставляла его бежать, прятаться и уходить теперь.
— Так чего же в истерику впадали?
— Я? В истерику?
— А кто же?
Эльвира, возмущенная, отвернулась, а Эрнестина спокойно добавила:
— Если уж говорить о том, кто кого заставлял, так и вас никто не заставлял селиться здесь.
И Эрнестина с почти безразличным видом повернулась к ней спиной.
В обед, когда Алиса налила в тарелку супу и Диана отнесла его матери, Эльвира отослала суп обратно. Алиса не выдержала и понесла тарелку сама.
— Ты прости маму, что она так сказала.
Эльвира ответила не сразу.
— Чего тут еще прощать или не прощать. Только теперь я вижу, какими бессердечными бывают люди.
— Милая Эльвира… Кушай же!
— Нет, спасибо.
Алиса все-таки суп оставила, и Эльвира на этот раз его не отослала. Когда после обеда уже вымыли посуду, на краю плиты появилась пустая грязная тарелка.
На другое утро Эльвира попросила кусок хлеба и чего-нибудь попить, и Эрнестина, только что затопив плиту, дала именно то, что она просила: ломоть сухого черного хлеба и кружку кваши. Эльвира, ехидно посмотрев на Эрнестину, подчеркнуто поблагодарила.
— Не обессудьте, — ответила Эрнестина.
Эльвира при ней же принялась грызть сухой хлеб.
Из хлева пришла Алиса.
— Масла возьми!
— Нищей масло не полагается. Даже в доме родного брата.
Алиса кинулась в кладовку, поставила перед золовкой масло, творог, мясо.
— Сейчас сварю кофе. Или молока вскипятить?
— Спасибо, не надо. Если не жаль, так намажь ломоть в дорогу.
Эльвира надела свое лучшее платье.
— Куда ты пойдешь?
— Тебя это не касается.
Эльвира вернулась уже вечером. И никому не сказала, где была.
После таинственного похода прошли три дня, и в «Виксны» вкатила легковая автомашина, рядом с шофером, одетый в форму, сидел Фрицис. Эльвира бросилась мужу на шею, повела в комнату и заперла дверь. Диану отослали на двор.
Через полчаса дверь отворилась.
— Мы уезжаем.
— Куда?
— Туда, где не будем