упер левый локоть в фальшборт и хотел толкнуться, но мешала шпага.
– Помогите мне, черт побери! – крикнул он.
Матрос подставил плечо под его тыльную часть и толкнул с таким похвальным усердием, что Хорнблауэр перемахнул через фальшборт и лицом вниз рухнул в шпигат «Молнии»; шпага отлетела в сторону. Он на четвереньках пополз к ней, когда внезапно шестым чувством осознал опасность и нырнул вперед. Голени француза, занесшего над ним саблю, были прямо перед глазами, и Хорнблауэр с размаху боднул их головой. Тут новая волна людей хлынула через фальшборт, на Хорнблауэра наступили, потом кто-то навалился на него сверху и вцепился мертвой хваткой. Где-то выше кричал Браун, звенели сабли, палили пистолеты, и вдруг наступила полная тишина. Человек, с которым Хорнблауэр боролся, внезапно обмяк. Тело оттащили в сторону, Хорнблауэр встал.
– Вы ранены, сэр? – спросил Браун.
– Нет, – ответил он.
На палубе лежали трое или четверо убитых, подле штурвала стояли французские солдаты и двое моряков, разоруженные. Их караулили британские матросы с пистолетами. Рядом сидел французский офицер, совсем мальчишка, с его правого рукава капала кровь, по щекам катились слезы. Хорнблауэр собрался было обратиться к нему, но тут сзади раздалось: «Сэр! Сэр!»
Говорил незнакомый Хорнблауэру британский матрос в бело-красной полосатой рубахе. Он взволнованно размахивал руками и тряс косичкой.
– Сэр! Я сражался против мусью! Я и вот эти ребята. Ваши люди нас видели.
Он указал на матросов, которые до сих пор жались в сторонке, а теперь вышли вперед. Все они согласно закивали.
– Бунтовщики? – спросил Хорнблауэр. В пылу боя он совершенно позабыл про бунт.
– Я не бунтовщик, сэр! Я просто спасал свою жизнь. Правда, ребята?
– Прочь! – рявкнул Браун; лезвие его тесака было в крови.
Перед мысленным взором Хорнблауэра возникла пророческая картина: трибунал, полукруг судей в парадных мундирах, запуганные матросы, не понимающие и половины из разбирательства, которое определит, жить им или умереть, сам он на свидетельском месте, дает показания, честно пытаясь вспомнить каждое слово, произнесенное той и другой стороной. Одно слово может определить выбор между петлей и поркой.
– Взять их под стражу! – приказал он. – Посадить под замок!
– Сэр! Сэр!
– Молчать! – рявкнул Браун.
Несчастных схватили и уволокли прочь.
– Где остальные бунтовщики? – спросил Хорнблауэр.
– Спрятались внизу, – ответил Браун. – Там и французы с ними.
Удивительно, как часто побежденная команда забивается под палубу. Хорнблауэр искренне верил: лучше встретить ярость победителей наверху, чем позорно сдаться в темной духоте твиндека.
С «Porta Coeli» донесся громкий оклик.
– Сэр Горацио! – кричал Фримен. – Нас несет на мель! Испрашиваю позволения отцепиться и поднять паруса.
– Подождите! – крикнул Хорнблауэр.
Он огляделся: три судна сцеплены вместе, пленные под охраной там, тут и повсюду. Под палубами, и на «Молнии», и на «Бонн Селестин», – вооруженные враги; возможно, их много больше, чем у него людей. Снизу донесся оглушительный треск, потом крики и вопли; «Молния» качнулась от удара. Хорнблауэр вспомнил, что секунду назад ухо различило свист пролетающего ядра, но тогда ему было не до того. Он посмотрел на море. Две уцелевшие канонерки покачивались на веслах примерно в двух кабельтовых от сцепленных кораблей. Обе были обращены к ним носом. Хорнблауэр догадывался, что они на мелководье, то есть недосягаемы. Одна канонерка изрыгнула струю дыма; снова сокрушительный треск внизу и крики. Должно быть, двадцатичетырехфунтовые ядра прошивают насквозь всю нижнюю часть корабля, сминая шпангоуты, как бумагу. Хорнблауэр нырнул в неотложные заботы, словно пловец – в ревущие волны.
– Задраить люки, Браун! – крикнул он. – Поставь рядом с каждым по часовому! Мистер Гиббонс!
– Сэр?
– Задрайте у себя люки. Готовьтесь поднять паруса.
– Есть, сэр.
– Кто здесь марсовые? К фалам! Кто умеет держать штурвал? Никто? Мистер Гиббонс! У вас есть лишний рулевой? Пришлите его сейчас же. Мистер Фримен! Можете отцепляться и поднимать паруса. Встреча у другого приза.
Еще одно ядро с треклятой канонерки ударило в корму «Молнии» у него под ногами. Слава богу, ветер дул от берега, что позволяло быстрее увести суда в безопасное место. «Porta Coeli» вновь подняла косой грот и отцепилась от «Бонн Селестин», на которой одни матросы по командам Гиббонса поднимали люгерный грот, другие – отталкивались от «Молнии».
– Пошел шкоты! – крикнул Хорнблауэр, как только суда разошлись. – Право руля!
Его внимание привлекли какие-то звуки за бортом. Люди – бунтовщики или французы – выбирались в пробоины от ядер и прыгали в воду, чтобы вплавь добраться до канонерок. Футах в двадцати от брига из волн вынырнула седая голова – Натаниэль Свит. Вот кого ни в коем случае нельзя было упускать. Ради Англии, ради блага службы главарь мятежников должен умереть. Часовой у ахтерлюка не выглядел метким стрелком.
– Дай мне ружье, – сказал Хорнблауэр, выхватывая приклад у него из рук.
Он шагнул к гакаборту, на ходу проверяя затравку и кремень, затем прицелился в седую голову и спустил курок. Дым отнесло в лицо, и секунду ничего не было видно. Когда Хорнблауэр вновь взглянул на воду, то успел увидеть длинные седые волосы, затем они медленно погрузились. Со Свитом было покончено. Может быть, где-то по нему заплачет старуха-вдова, но лучше, что его больше нет. Хорнблауэр отвернулся от гакаборта и вновь занялся тем, чтобы отвести «Молнию» к месту встречи.
Глава восьмая
Только этого Лебрена Хорнблауэру и не хватало. Забот и без того по горло: заделать пробоины в бортах «Молнии»,