чтобы она пересекла Ла-Манш, распределить малочисленную команду «Porta Coeli» (в которой опытных моряков – раз-два и обчелся) по четырем судам (два брига, индиец и шасс-маре), и при этом выделить достаточно людей для охраны пленных – и бунтовщиков, и французов, – и, что хуже всего, написать длинный рапорт. Некоторые бы подумали, что последняя задача – самая простая, учитывая, что предстояло изложить длинную череду побед: захвачены два приза, «Молния» отбита, почти все бунтовщики в кандалах под палубами, а главаря коммодор застрелил собственной рукой. Однако водить пером – тяжкий труд, а он смертельно устал. К тому же надо будет тщательно продумывать формулировки: Хорнблауэр уже представлял, как будет мучительно лавировать между Сциллой открытой похвальбы и Харибдой притворной скромности. Сколько раз он презрительно морщился, читая литературные упражнения других офицеров! И хотя убийство Натаниэля Свита грозным коммодором Хорнблауэром украсит анналы флотской истории, хотя в рассуждении дисциплины это самый благоприятный исход дела, едва ли Барбаре будет приятно о нем узнать. Ему самому тяжело было вспоминать седую голову, тонущую в волнах. Если Барбара прочтет, как он убил человека собственными руками – которые она так любит и которые иногда целовала, – то наверняка почувствует омерзение.
Хорнблауэр усилием воли выпутался из клубка воспоминаний – о Барбаре, о Натаниэле Свите – и обнаружил, что по-прежнему смотрит на молодого матроса, который передал ему слова Фримена касательно просьбы Лебрена.
– Мои приветствия мистеру Фримену, и пусть он пришлет этого человека ко мне.
– Есть, сэр.
Матрос козырнул и с явным облегчением повернулся к выходу. Коммодор смотрел на него минуты три кряду – матросу они показались тремя часами.
Конвоир ввел Лебрена в каюту, и Хорнблауэр внимательно оглядел француза. Это был один из пленных, захваченных в Гавре, – член депутации, которая поднялась на борт «Porta Coeli» в убеждении, что приветствует бунтовщиков.
– Мсье говорит по-французски?
– Немного.
– Не так уж немного, если правда то, что рассказывают о капитане Хорнблауэре.
– Что вам нужно? – спросил Хорнблауэр, обрывая поток французских любезностей.
Лебрен был смуглый, моложавый, с очень белыми зубами; в его внешности и манерах сквозила какая-то неприятная приторность.
– Я адъюнкт барона Момá, мэра Гавра.
– Да?
Хорнблауэр старался не выказывать любопытства, но он знал, что в имперской системе власти мэр большого города, такого как Гавр, очень важное лицо, а его адъюнкт, то есть заместитель или помощник, – чрезвычайно влиятельный чиновник.
– Вы наверняка наслышаны о фирме «Братья Мома». Она много поколений ведет торговлю с Америками. История Гавра неотделима от истории фирмы.
– Да?
– Соответственно, война и блокада наносят огромный ущерб и Гавру, и фирме Мома.
– Да?
– «Кариатида», которую вы, мсье, так отважно захватили два дня назад, могла бы поправить наши дела – как вы легко поймете, корабль, прорвавший блокаду, стоит десяти кораблей в мирное время.
– Да?
– Не сомневаюсь, что господин барон и весь город Гавр сейчас в отчаянии.
– Да?
Они смотрели друг на друга, словно дуэлянты во время передышки. Хорнблауэр твердо решил не выказывать интереса, а Лебрен медлил, остерегаясь говорить прямо.
– Надеюсь, мсье, все, что я скажу дальше, будет рассматриваться как сугубо конфиденциальное.
– Я ничего не могу обещать. Более того – мой долг сообщить обо всех ваших словах британскому правительству.
– Полагаю, министры будут молчать в собственных интересах, – задумчиво проговорил Лебрен.
– Министры его величества будут действовать, как сочтут нужным, – сказал Хорнблауэр.
Лебрен наконец собрался, словно перед прыжком в холодную воду.
– Вам известно, мсье, что Бонапарт разбит в великой битве под Лейпцигом?
– Да.
– И русские на Рейне.
– Да.
– Русские на Рейне! – повторил Лебрен, словно с трудом верил своим словам. Все в мире – и противники, и сторонники Бонапарта – никак не могли до конца поверить, что империя за несколько коротких месяцев потеряла половину Европы.
– А Веллингтон идет на Тулузу, – добавил Хорнблауэр. Полезно напомнить Лебрену, что Британия угрожает его стране с юга.
– Именно так. Империя долго не продержится.
– Рад слышать, что вы так думаете.
– А когда империя падет, наступит мир и возобновится торговля.
– Безусловно, – ответил Хорнблауэр, все еще заинтригованный.
– В первые несколько месяцев прибыли будут огромны. Вся Европа много лет не видела заморских товаров. Настоящий кофе сейчас стоит больше ста франков за фунт.
Лебрен раскрыл карты – скорее невольно, чем сознательно. Алчность на его лице говорила куда красноречивее слов.
– Все это более или менее очевидно, мсье, – сказал Хорнблауэр, не подавая виду, что понял, куда он клонит.
– Фирма, которая будет готова к миру, которая заранее наполнит склады колониальным товаром, намного опередит конкурентов. Можно заработать миллионы. Миллионы.
Лебрен явно воображал эти миллионы в своих карманах.
– Я очень занят, мсье, – сказал Хорнблауэр. – Будьте любезны перейти к делу.
– Его величество король Великобритании мог бы позволить своим друзьям подготовиться заранее. – Лебрен говорил медленно, словно выдавливая из себя слова, и немудрено: проведай о них Бонапарт, его бы ждала гильотина. Он собирался продать империю за коммерческие преимущества.
– Его величеству прежде понадобятся неопровержимые свидетельства, что эти друзья и впрямь ему дружественны, – сказал Хорнблауэр.
– Qiud pro quo[41], – ответил Лебрен.