него дошла весть, что его супруга серьезно заболела. Дикарь не мог найти себе места от беспокойства, поднял на уши Старших, но умчался со службы раньше, чем дождался их на то разрешения.
Он практически не спал, за исключением тех случаев, когда терял сознание от усталости. Насколько мне известно, он менял иритта, потому что первого загнал до смерти. Дикарь добрался до Плодородной долины за четыре для без малого, а когда добежал до древа, застал свою супругу живой и здоровой.
Помона, поймите их, что одного, что другого. Они были еще очень молоды, не оставили потомства с первого раза, и с момента их первого расставания прошел всего год. Тем более, вы уже видели на примере Ми-Кель, какими опрометчивыми могут быть наши женщины. Супруга Дикаря была уверена, что придумала хороший план, чтобы вытащить его со службы и устроить сюрприз. Но разумеется, она еще не понимала, что такое для йакита его работа, и даже не представляла, сколько создала ему хлопот со Старшими.
Дикарь, сбежавший со службы и натерпевшийся страху, сильно на нее разозлился. Он не стал даже слушать ее оправдания, просто встал прямо пред ней на ноги и тут же покинул долину. Он был так рассержен, что оставил всякое к ней уважение. В вашей культуре это равносильно плевку в лицо любимому человеку.
Когда он вернулся на службу и уладил конфликты из-за своего неразумного побега, его женщина от глубокого потрясения заболела на самом деле. Но как бы ни пытались передать эту новость Дикарю, он не верил и не трогался с места.
Догадаться, чем это дело закончилось, не трудно. Однажды сам Старший наведался в долину, проведал древо подчиненного и снял Дикаря со службы, сообщив, что его супруга умирает. Он не застал ее живой. Увидел уже мертвую, страшно исхудавшую, посеревшую от горя.
Он потерял единственную подаренную ему судьбой женщину в самом начале своей жизни и частично обезумел. За короткое время Дикарь очерствел, озверел и уже готовился себя убить. Но незадолго до казни, которую он сам себе назначил, Старшие предложили ему нести единственную службу, для которой он был еще пригоден. Так он потерял имя и остатки личности. Осталось только звание и ненависть ко всему сущему вокруг.
Дикарей всего пять или шесть на всю Плодородную долину, и у каждого за спиной своя история, почему тот или иной йакит потерял опору разума, – подытожил Ти-Цэ. – Не всем, правда, есть до этого дело, ведь это не меняет того, чем они занимаются до конца своих жалких дней. Но их работа невероятно важна, как бы кто – и я в том числе – не хотел бы этого признать.
Помона пожалела о том, что вообще подняла эту тему: Ти-Цэ снова впал в безрадостную задумчивость. Ее замутило от мысли, как тонка оказалась грань у йакитов между всеобъемлющим спокойствием и совершенным безумием. Кто знает, может, она сама сидит бок о бок с тем, кто мог у нее на глазах в случае смерти Ми-Кель стать годным только в детоубийцы йакитом.
Но вдруг лицо Ти-Цэ снова прояснилось, и он стал озираться по сторонам, в то время как Помона как ни старалась не заметила вокруг ничего особенного. Он учуял Ми-Кель, догадалась женщина. И порадовалась тому, что в ее присутствии йакит не будет топорщить иголки.
Через несколько минут Ми-Кель бесшумно приземлилась рядом с Ти-Цэ. К аккуратной груди она прижимала три сладко пахнущих плода размером с добрый мяч каждый, и Помона с изумлением признала в них…
– Персики! И какие огромные!
– Они самые, – потер руки Ти-Цэ. Ми-Кель тем временем складывала их себе на колени и воротила взгляд от необыкновенной гостьи. – Ми-Кель согласилась угостить вас. Это персики с нашего древа. Обычно угощать ими кого бы то ни было не принято, – добавил он вполголоса, – но лучше один раз дать вам попробовать, чем на словах доказывать, насколько они хороши.
Ти-Цэ оставил смущение Помоны без внимания и обратился к Ми-Кель с набором незнакомых женщине слов и звуков. Он говорил с ней ласково, как с ребенком, который не решался на какой-то поступок. Она послушала, отвела глаза и быстро кивнула.
Ти-Цэ освободил ей больше места и Ми-Кель перепорхнула ближе к Помоне. Женщина замерла: крупное беличье лицо оказалось прямо напротив ее – маленького и круглого. Огромные на выкате глаза Ми-Кель изучающе уставились на нее, и Помона невольно залилась краской. Никогда еще ей не хотелось вымыться и причесаться так, как сейчас.
Ми-Кель смотрела на нее без ненависти, на которую вполне имела право, если бы винила Помону в занятости мужа. Смотрела без страха, как могла бы в силу инстинктов и образа жизни, в котором не было места чужакам. Она смотрела с жадным интересом. И только спустя несколько мгновений Помона поняла, почему.
Брови обеих женщин поползли вверх: взаимно установившаяся между ними родственная связь стала сюрпризом для них обеих. Внешне они были удивительно непохожи. Высокая и низкая, стройная и полная, с шерстью и без, не говоря уже о крыльях. Но обе они были женщинами, и даже больше: женщинами, которые больно переживали свою бездетность. Никому и ни за что Помона не призналась бы в этом; лишь раз осмелилась изобразить тяготы своего одиночества и положения в обществе на холодной каменной стене в покоях Серого замка. Но Ми-Кель, не имея представления ни о тех рисунках, ни даже, наверное, о самом Сером замке, раскусила ее за долю секунды.
Надо думать, потому, что увидела ту же тень, что приглушала свет в ее собственных глазах. Боль и тоска носили одинаковый облик, в какой бы мир ни наведались.
Наконец Ми-Кель медленно, но уже с куда большей охотой протянула ей персик. Она не сводила с Помоны любознательных, проницательных глаз, которые совсем не дрожали в глазницах. Помоне показалось даже, что во взгляде самки прибавилось теплоты, как если бы в огонек подбросили дров. Так смотрели на внезапно появившихся в их жизни племянниц и племянников, которые понравились им с первого взгляда. Помона и сама не ожидала, как захочет сжать пальцы Ми-Кель, когда будет принимать персик из ее нежно-розовых рук.
Длинные пальцы самки ласково сжались в ответ, и от этого прикосновения Помону бросило в жар. Пристально глядя ей в глаза, Ми-Кель произнесла что-то певучим голосом, который оказался нежным и утробным, когда не дрожал от выбивающих из-под нее почву чувств.
– Ми-Кель приветствует вас в нашей долине и желает приятного аппетита, – учтиво пояснил Ти-Цэ и снова вернулся в тень.
Помона склонила перед Ми-Кель голову и со всем почтением, на какое была способна, позволила самке вложить персик в свои раскрытые ладони. Ми-Кель