встал.
— Ты, Сергей, скорей поднимайся. А то я боюсь за себя. Сам знаешь, в горячке я все могу… Скажи ты Савельеву — пусть не ковыряет… За наше дело я отца родного вот этой рукой могу прикончить. Обидно же: «шайка»… «Махно»… Ну ладно, спасибо, уладил мою душу. Спасибо за все.
Суровое, хмурое лицо Дидова неожиданно расплылось в улыбке, он погрозил Коврову пальцем и с какой-то искренней душевной завистью сказал:
— А ты, Сергей, ох, и хитрый политик!
2
Было раннее утро. Партизаны вылезли из своих нор на теплое весеннее солнце и рассыпались по холмам и курганам, покрытым травами. Большая группа партизан забралась на находившийся недалеко от каменоломен Царский курган, когда-то служивший усыпальницей для греческих царей и их военачальников. Внутри его были углубления, которые окружали большой, высокий зал с четырехскатными сводчатыми потолками, выложенными тесаным камнем. Здесь, в гробницах с телами умерших царей, когда-то находились и их оружие и драгоценности.
Солнце горячими лучами пригревало влажную землю. Цветы еще купались в росе и ярко горели веселыми огоньками. Все вокруг дышало несказанной силой и радостью жизни.
Город, огибавший величественную гору Митридат, казался совсем близким. Море бледно-голубым маревом колышется, уходит в беспредельную даль и сливается с небом. Далеко на горизонте пароход кажется детской игрушкой. У берега белеет стайка парусных лодок; они неподвижны, как отдыхающие на воде чайки. С другой стороны города, направо, поднимается широкая, слегка холмистая степь.
В деревне Аджимушкай, видневшейся сквозь зелень деревьев своими беленькими домиками, вкусно пахнет праздничными яствами. По улицам прогуливаются молодые партизаны с девчатами. Старики зазывают к себе в гости, угощают, по обычаю, куличами. По траве возле домиков с шумом бегают, играют дети, слышится смех, песни, весело заливается гармоника.
В полдень партизаны-наблюдатели, находившиеся на курганах, заметили на дороге с востока, со стороны городка Еникале, мчавшийся прямо на каменоломни легковой автомобиль.
Командир заставы приказал задержать. Партизаны засели по сторонам дороги и зорко следили за движением автомобиля.
Красивый, блестящий, черный, он ворвался в деревню. В нем сидели два офицера и две нарядно одетые женщины, а по бокам на ступеньках стояли какие-то простые, штатские люди с револьверами в руках. Партизаны остановили машину.
— Это свои. К штабу давайте! — выкрикнул высокий парень в рыбацких сапогах, соскочивший с подножки автомобиля. — Мы из Еникале. Как проехать к командиру Колдобе?
— Едем! — подхватили партизаны, цепляясь за машину.
Через минуту автомобиль вскочил в длинный карьер и подкатил к главному входу в каменоломни, сердито фыркнул и остановился.
Отовсюду сбегались люди. В один миг большая вооруженная толпа окружила новенький, блестящий, иностранной марки, автомобиль с никелированным сияющим радиатором.
К окаменелым и бледным от испуга пассажирам, по бокам которых все еще стояли два рыбака с револьверами, подошли председатель штаба Савельев, комиссар Горбылевский, командир отряда Колдоба, секретарь штаба Пастернаев.
Пастернаев был в длинном, измазанном копотью пальто.
Партизаны шутили:
— Товарищ Пастернаев, куда ты прешь? Гости испугаются. У них сердце не выдержит. Полундра!
— Выдержит, — смеясь говорил он, пробираясь сквозь толпу к машине. — Они, может, и не таких выдерживали.
Горбылевский быстро взглянул на испуганно ощетинившихся офицеров. Спросил:
— Кто такие?
Бритое, строгое, чуть скуластое лицо уже пожилого полковника, глядевшего из-под лакированного козырька защитной фуражки с белой кокардой, дрогнуло. С ненавистью и презрением смотрел он на партизан.
— Я полковник Коняев.
— Коняев? — оживившись, переспросил Горбылевский, удивленно взглянув на Савельева и Колдобу.
— Да, я полковник Коняев, — смело и твердо повторил пленник. — Я от Верховной ставки… от генерала Деникина… Предлагаю немедленно освободить нас. Мы захвачены этими вот мужиками как мирные граждане. Я требую… Вы возбудите против себя весь мир…
— Ну? Весь мир? — бросил Колдоба, подступив ближе к полковнику.
Горбылевский предложил офицерам выйти из автомобиля.
Коняев побледнел, но тотчас же овладел собой и заговорил с напускным равнодушием:
— Повторяю вам — лучше немедля освободите нас. Народная поговорка гласит: «Лучше худой мир, чем добрая ссора». Смею вас заверить, что за меня заступится вся Европа. Даже Америка…
— Ваша мировая гидра уже заступилась за вас! Если бы не эта гидра, мы бы вас, беляков, быстро расчехвостили! — громко произнес Колдоба и приказал арестованным выйти из автомобиля.
Рыбак, усмехаясь в усы, рассказывал окружавшим партизанам:
— Мы вышли с девчатами в степь. Ну, пасха же, как говорится, гармошка, танцы… Все, конешно, под горячим градусом. Слышим — фырчит ахтомобиль. Смотрим — офицеры и балерины эти, значит. Сначала мы, так сказать, оробели: решили — мужиков насильно ловят в армию. У нас разговор такой ходил, что начнется будто сплошная мобилизация. Глядим — ахтомобиль свернул в сторону, остановился. Господа вылезли и расположились на травке под шипшиной[12]. Значит, на лон природы с мадамочками приехали. Тут за ними и казаки, человек двадцать, прошлись на рысях, — видать, хранители их. Но неудобно же им свечками стоять, когда господа любовью миловаться будут. Казаки и поскакали в Еникале, как видно, до греков, вина попить, — пасха же! Ну и вот. Офицеры подзакусили, вышли на бугорок и давай это все в бинокль на Аджимушкай смотреть. Ага, смекаем, значит, на вас смотрят. Смотрят и рисуют. Ну, мы и догадались: знать, стратегию наносят на бумагу. Думаем: нападать решили, гады. Ну ладно… А в руках у нас ничего, даже палки, нет. Тогда мы скрутили из тряпок «ручные гранаты», подобрались и в четыре глотки гаркнули: «Ни с места! Руки вверх! Иначе бомбами забросаем!» Обыскали… Вот эта стратегия в кармане у полковника была.
— Ясно! А иначе зачем им эти планты?
Партизаны, узнав, что у полковника Коняева, племянника Деникина, и его адъютанта Иванова обнаружены планы каменоломен, подняли шум и, окружая пленных, выкрикивали:
— Смерть контрреволюции!
— Бей их, золотопогонников!
— Сдирай погоны!
— Никакой пощады врагам!
Горбылевский поднял руку и обратился к партизанам:
— Товарищи, успокойтесь. Разойдитесь… Военно-революционный штаб разберет и осудит по закону революционной совести! Успокойтесь, товарищи. Будьте организованнее! Расходитесь…
Партизаны притихли и неохотно стали отходить от машины.
— Выходите! Вылезайте из машины! — торопил Савельев пленников. — Народ у нас сердитый. Сдавайте все, что у вас есть, все сдавайте вот этому товарищу! — указал он на Пастернаева, который вежливо помогал женщинам выйти из автомобиля.
Полковник облизывал посиневшие от страха губы и пытался что-то сказать:
— Господа, госп…
— Здесь господ нет. Здесь товарищи, — пояснил ему Савельев.
— Да, но… господа товарищи, — отозвался молодой адъютант-поручик, — у нас уже ничего нет. — И, снимая золотые часы, добавил: — Вот вам, да еще, позвольте… портсигар.
— Оставьте все это при себе, — сказал ему Пастернаев, отмахиваясь огромной волосатой рукой, — мы не интересуемся такими вещами —