– А кто там сегодня?
– Рахманов. Он и говорит: спокуха, все ништяк, это герыч, только с ФОСами. Вентилируете? Ну, зашибись. Атропином ширните, пусть высохнет… Пять кубов сделали – порядок. Подсох, зарделся, зрак расширил – победила наука, типа. Потом восстал, с трубы снялся, и в отказ: мол, я не я, лошадь не моя, какие наркотики, что вы? И в мыслях не держу! А у самого трассы[20] до горла.
– Ка-з-зел!
Мы с Веней втиснулись на свободное место.
– Здорово, Леха. Кого это вы так нещадно?
– Вячеслава Добрынина.
– Е! А у нас первым вызовом – Каролина Сысолятина, новорожденная.
– Охренел народ, не иначе.
– И стар и млад причем. У нас, к примеру, Иллюзия Свербло есть.
– Что-что у вас есть?
– Иллюзия Свербло, шестьдесят три года. Каждую ночь вызывает, сука рваная, реланиум хочет.
И сразу следующий:
– А я однажды ДТП обслуживал, так там цыган был – Ихтиандр Свиногонов.
– Да ладно гнать!
– Ты Ленечку Старикова знаешь? Вот он подтвердит: сидит парниша, жалуется на боли в груди, я ему: вас как зовут? А он замялся так, на секунду, и говорит: называйте меня Саша. Беру паспорт – Ихтиандр! – еле сфинктеры удержал. А еще мы как-то у Пенелопы Потаповны Ратгаузен были.
Хмыкают.
– В Швеции режиссер есть, Лукас Мудиссон. Прикинь, Аля, замуж тебя такой позовет: «Дорогая, давай поженимся. Уедем в Стокгольм, ты там Алевтиной Мудиссон станешь».
– Очень смешно.
По-моему, да.
– А я когда учился, к нам на нефрологию привели девчушку по фамилии Безденежных. У нее пиелонефрит и аномалия развития почки – два мочеточника. Всего, стало быть, три. Ну, то да се: УЗИ, анализы, тра-та-та… а вот посмотрите, коллеги, интересная особенность: наряду с характерным для пиелонефрита заполнением лоханок видна аномалия… девочка и так впечатлительная, а тут ее еще и прогрузили по полной – заплакала. Препод ее так приобнял: не расстраивайтесь, говорит, ну и что, что вы Безденежных – зато у вас три мочеточника…
– Начмед!
К нам приближался Коля Третьяков, замглавного по медчасти, непримиримый, как бен Ладен, борец с нарушителями дисциплины. Немного не доходя, Коля, одетый в новую форму, уселся в продавленное кресло, извлек из папки историю и стал скрупулезно заполнять многочисленные графы. Народ прикрутил громкость, веселость пошла на убыль, и кое-кто потянулся к телефону отзваниваться.
И тут в холл ввалился Рубен и, не замечая начмеда, обратился к Северову:
– Слушай, целый день езжу, да? С порога услали – штаны не дали переодеть!
Рубик-джан и впрямь наполовину состоял из гражданской одежды.
– Одного в больницу, второго в больницу, третий вообще в коме! Потом туборга на Тореза[21], а потом снова сюда. Дай направление, слушай, не знаю, когда на станцию попаду.
Веня протянул ему пару бланков.
– По какому праву вы передаете записанные на вас направления на госпитализацию?
Северов глянул через плечо:
– По праву сильного.
Коля ростом с собаку. Его еще, когда он диссертацию защитил, «доктором кукольных наук» прозвали, и Венина реплика его, мягко говоря, покоробила: пожелтел, закаменел скулами и стал катать по ним мощные желваки.
– Я – начмед скорой помощи Третьяков. Ваша фамилия и номер подстанции?
– Фельдшер Светин, эсэмпэ[22] Всеволожска.
– Я немедленно поставлю в известность вашего заведующего.
– Пожалуйста. Восемь-гудок-двадцать семь-ноль-два-ноль-четыре-двадцать пять.
Веня неторопливо направился к выходу, показав мне глазами: сиди, не светись. Мудро – Третьяк меня знал, да и публика после этого рассосалась, так что я улизнула вместе со всеми.
– Ну все, кранты тебе, док. Колюня злопамятный.
Северов придвинулся и негромко заговорил:
– Представь: низкое небо, ветер, несущиеся над землей облака, – он вещал, словно актер в радиопостановке, – мокрые листья в черной воде каналов…
Тепло дыхания у самого уха; кожа цепенеет внезапным ознобом и, срываясь, молотит пульсом в висках.
– … каре сотрудников, барабанная дробь. Начмед, подпрыгивая, срывает с меня светящиеся полоски и, встав на стульчик, ломает над моей головой носик двадцатки[23].
Теплой волной в лицо, и так хорошо сразу, так хорошо.
– Все-таки зря ты при всех.
– А чего он как не родной? Можно подумать, никогда в жизни без направлений не оставался… Вов, давай к той хрущевке.
– Зачем?
– Живу я там, забрать кое-что нужно.
Мы подкатили к запечатанному домофоном подъезду, Веня выскочил из машины и минут через пять вернулся, неся фотографию в рамке.
– Это тебе, Ларис. С днем рождения.
Обалденный закат, даже не верилось, что такие бывают. Классная фотка.
– Супер. Это где такой?
– В Сирии.
– Сам снимал?
– Угу. Месяца два назад.
– То-то я смотрю, такой загорелый. Работал там?
Он мотнул головой:
– Путешествовал.
– По путевке?
– Своим ходом.
– Это как?
– Ну, как… Сначала в Эстонию поехал, потом в Латвию, оттуда в Литву, из Литвы в Польшу. И понеслось: Словакия-Венгрия-Румыния-Болгария-Турция-Сирия-Ливан-Иордания-Египет.
Ни фига себе!
– Это ж какие деньги надо иметь?
– Шестьсот зеленых.
– Сколько-сколько?!
– Шестьсот.
– Это на какой срок?
– С мая по конец октября.
Мы с Вовкой пытались осмыслить услышанное.
– Сотка в месяц? Три доллара в день?
– А чего ты так удивляешься? Я здесь, дома, после всех вычетов, тоже на сотку в месяц живу. Баш на баш получается – уж лучше мир посмотреть за ту же самую трешку в день.
– Погоди, а передвигаться – тоже ведь деньги нужны?
– Не нужны. Я на попутках передвигаюсь, автостопом.
Бирюк поразился.
– Все время?
– Ну да.
– И что, берут?
– Конечно.
– А спишь где?
– Где хочу. В гостях, в лесу, на крыше.
– И не боишься?
– Чего?
– Ну, не знаю.
– Вот видишь – сам не знаешь, чего боишься.
– Мало ли, наркоман набредет…
– Ночью? В лесу? За городом? В километре от трассы?
– А в городе? Сам же говоришь, что на крышах ночуешь.
– Кто полезет ночью на крышу? Преступники? Они на улицах промышляют.
– Ну хорошо, а мыться, стираться?
– В каждом городе баня есть, копейки стоит, в Европе все заправки душевыми оборудованы, не говоря уже о вокзалах. Даже если жаба давит, приходишь и говоришь: так, мол, и так, с деньгами напряг, пустите помыться? Редко отказывают. А на Востоке просто в первую попавшуюся дверь стучишь – и помогают. Другая ментальность у людей. Первый же встречный в гости зовет, можно вообще без денег путешествовать.
– На халяву то есть.
Северов вздохнул.
– Вот сел ты, Вова, в автобус без проездного. Ехать одну остановку, кондуктор к тебе с гарантией не успевает. Скажи как на духу: пойдешь платить или нет? Только честно.
– Пойду.
– Врешь.
– Почему?
– О! В твоем вопросе – ответ. Спросил – значит соврал. А сказал бы правду – среагировал бы по-другому. Возмутился, к примеру.
А ведь верно, ловко он.
– Это у тебя от зависти, Вов. Сидишь ты всю жизнь на одном стуле, и вокруг тебя все такие же. Одинаковые, как яйца из холодильника: жены, дети, квартиры – шубы, вузы, ремонты. Вкалывай, обеспечивай, халтурь агентом недвижимости. А тут вдруг я: забил на все и поехал через двенадцать стран, просто так, из интереса. И тебе сразу невмоготу. А халявщиком меня обозвал – и вроде как полегчало, сразу себя крепко зауважал. Национальная гордость великороссов: лучше парадняк обоссу, но проситься в платный сортир не буду.
Бирюк коротко глянул на него. Северов выдержал.
– Обидно, да? А ты думал, я молча сглотну?
Тот промолчал.
– Ладно, не злись. Один-один.
Мне понравилось – не дает на себя наступать. Вовку классно побрил, особенно про парадняк хорошо получилось.
– Получается, ты все «колеса»[24] себе обнулил?
– У меня, честно говоря, их и не было. С сентября по май отработаю – и привет, до осени. Устроюсь на новое место – и до весны.
– И не жалко?
– Не-а. Все надо делать в свое удовольствие, Лар, даже работать. Без надрыва, спокойно, с периодом восстановления…
Бирюк злился, чувствовалось.
– И что, не подрабатываешь нигде?
– Зачем? Мне хватает.
– Ничего. Женишься – запоешь по-другому. Быстро приучат о будущем думать.
– Едва ли. Все равно ж пойдет не так, как планируешь. Копишь, скажем, на четырехкомнатную, как баян жмешься, вдруг – хоп! – дефолт, и плакали твои денежки. Берешь кредит старшему на финэк, младшему на юрфак, ишачишь на трех работах, сладок кус не доедаешь – бамс! – инфаркт. Оклемался: еле жив, ничего нельзя, а денег нет – пролечили. И думаешь:… твою мать! Сейчас надо жить, здесь, чтобы обидно не было.
– И ты это проповедуешь?
– Ничуть. Я не навязываюсь. – Он защелкал пальцами и, подражая Миронову, запел:
Кто верит в Аллаха, кто строит рай земной – пожалуйста, разве я мешаю?Я верю в кружочек на карте мировой и вас с собою не приглашаю…
– К чему ломить против ветра? Земля круглая: развернулся, парус поставил – раз! – и уже на месте. Смот ришь на остальных, а они все там же – уперлись и ни на шаг, а ты и цели достиг, и время провел замечательно…