Воном Корлиссом, чей образ отшельника казался отличным крючком – хоть младший редактор и говорил, что как Этуотер найдет ПР в сюжете о КС – большой вопрос, который бросит серьезный вызов умениям Этуотера.
5
Первый сон, который так растревожил Лорел Мандерли, приснился в ту же ночь, когда на полу под факсом появились цифровые снимки творчества Бринта Мольтке и она испытала странные совпавшие импульсы и нагнуться за ними, и бежать как можно быстрее из комплекса кабинок. Ощущение от вещего кошмара не улегалось весь остаток вечера, что вдвойне огорчало Лорел Мандерли, потому что обычно она верила в интуицию и непознаваемое не меньше вице-президента США Дика Чейни.
Она лежала поздно ночью в лофте, с соседкой в креме «Килс» на первом этаже кровати. Сон был о маленьком доме – том самом, откуда-то знала она, с дробным адресом, принадлежавшем даме и ее мужу из сюжета Скипа Этуотера о волшебных какашках. Они все были внутри, в какой-то гостиной или комнате отдыха, сидели и либо ничего не делали, либо не делали ничего такого, что Лорел Мандерли узнала или запомнила. Жуткость сна была сродни страху, который иногда нападал на нее в летнем домике бабушки с дедушкой по материнской линии в Лайфорд-Кэй, где у одного конкретного чулана всякий раз, когда в комнате была Лорел, сами по себе распахивались дверцы. Осталось неясным, как мистер и миссис Мольтке выглядели, в чем были или что говорили, а в какой-то момент посреди комнаты стояла собака, но остались неясными и порода, и даже ее цвет. В сцене не было ничего особенно сюрреалистического или угрожающего. Скорее она казалась какой-то обобщенной, расплывчатой или ориентировочной, словно абстракцией или схемой. Единственным специфически странным моментом стало то, что в дом вели две передних двери, хотя одна из них – не спереди, но все равно передняя. Но один этот факт никак не мог объяснить ошеломляющее чувство ужаса, которое нахлынуло на сидящую там Лорел Мандерли. Предчувствие не просто опасности, а зла. Рядом пребывало наползающее, фоновое зло – впрочем, хотя и оно и пребывало, его не было конкретно в комнате. Как и вторая передняя дверь, оно каким-то образом одновременно и было, и не было. Ей не терпелось уйти, ей просто обязательно надо было оттуда уйти. Но когда она поднялась под предлогом вопроса, где здесь туалет, даже посреди вопроса она не выдержала ощущения зла и бросилась к двери в своих чулках, чтобы выбраться, но побежала не к передней двери, а к другой, хотя даже не знала, где та находится, но все-таки, видимо, знала, потому что вот она появилась, с декоративным и ужасно детальным металлическим скарабеем на ручке, и это ошеломляющее зло поджидало прямо за ней, за дверью, но почему-то даже охваченная страхом она тянулась к ручке, собиралась открыть дверь, представляла, как начинает открывать, – и тут проснулась. А потом почти то же самое приснилось ей на следующую ночь. И теперь она боялась, что если все повторится опять, то в этот раз она все-таки откроет переднюю дверь, которая не спереди… и страх перед этой вероятностью – единственное, что она может предъявить, когда пытается описать кошмар Сиобан и Таре на поезде с работы во вторник вечером, но просто невозможно передать, почему эта тема с двумя передними дверями такая устрашающая, если даже она сама не может этого рационально объяснить.
↓
У Мольтке не было детей, но ванная в их доме находилась в конце узкого коридора, где восточную стену завесили фотографиями с детьми друзей и родственников Бринта и Эмбер, а также снимками самих Мольтке в юности. В результате присутствия в этом коридоре Этуотера, фотографа-фрилансера в гавайской рубашке, от которого крепко пахло кремом для волос, и интерниста из Ричмонда, Индиана, кого Эллен Бактриан нашла и пригласила лично, фотографии уже пришли в беспорядок, из-за чего висели под наклонными углами и обнажали частичные трещины и странные выступы на поверхности стены. Там был один довольно выдающийся снимок с Эмбер – по всей видимости, на свадьбе, сияющей в белой парче, с многоэтажным тортом в одной руке, к которому второй она подносила лопатку. А на фотографии с тем, кто на первый взгляд показался кем-то другим, был сам Мольтке в Младшей лиге – в форме и с алюминиевой битой, лет где-то девяти или десяти и в слишком большом шлеме. И так далее.
Новая прокатная машина Этуотера – подчеркнуто бюджетная «Киа», где даже ему было тесно, – стояла на подъездной дорожке Мольтке сразу перед «Линкольном Брогэмом» врача. Рабочий фургон Мольтке был припаркован на соседней дорожке дуплекса, что говорило о какой-то возможной договоренности с жильцом с другой стороны, о котором Этуотер, чувствовавший себя более чем измотанно, измученно и вдобавок нервно в присутствии миссис Мольтке, еще не справлялся. Жена художника категорически возражала против процедуры, которую, по ее словам, они вместе с мужем считали неприятной и унизительной, и теперь сидела в комнате для шитья по соседству с кухней, откуда время от времени соприкосновение ноги с педалью старой машинки сотрясало коридор, из-за чего фотографу-фрилансеру несколько раз пришлось поправлять осветительные стойки.
Интернист как будто застыл в позе человека, глядящего на часы. Фотограф, которого Этуотеру пришлось прождать в аэропорту округа Делавэр больше трех часов, сидел по-турецки в разбросанном оборудовании, ковыряя ворс ковра, как унылый ребенок. На его лоб «Брилкремом» – чей запах служил очередной ассоциацией из детства Скипа Этуотера – был приклеен очень четкий вихор, и Этуотер знал, что кремом для волос пахнет так сильно от нагрева под дуговыми лампами. Теперь левое колено журналиста ныло, как бы он ни распределял вес. Время от времени он дергал кулаком у бока, но без уверенности и воодушевления.
Перед приближением медленного фронта воздух в округе был чистым и сухим, небо – великим кобальтовым простором, а погода вторника – одновременно жаркой и почти по-осеннему свежей.
Дверь в ванную Мольтке – модель из оргалита на петлях, – была закрыта и заперта. С другой стороны доносился шум раковины и ванной, перемежаемый обрывками консервативного ток-шоу. Ее муж чрезвычайно щепетильно и трепетно относился к справлению потребностей, объясняла миссис Мольтке врачу и фотографу, – без сомнения, из-за некоторых надругательств, пережитых в детстве. Переговоры об условиях засвидетельствования проводились на кухне дома, и она выкладывала все прямо при сидящем рядом мистере Мольтке – когда Эмбер провозглашала о гигиенических привычках и детской травме мужа, Этуотер наблюдал за его руками, а не лицом. Сегодня на