ней был огромный выцветший джинсовый комбинезон, и она как будто маячила на периферии зрения Этуотера, куда бы он ни посмотрел, прямо как небо на улице.
В один момент во время переговоров Этуотеру нужно было сходить в туалет, и он сходил и осмотрел его. Ему действительно было нужно; это не притворство. Унитаз Мольтке де-факто оказался в алькове, образованном раковиной и стеной с дверью. Здесь стоял утонченный запах плесени. Он видел, что стена за раковиной и унитазом – все та же несущая, которая шла вдоль коридора и гостиной и соединяла две половины дома. Этуотер предпочитал ванные комнаты, где все удобства находились чуть подальше от двери, ради приватности, но видел, что здесь единственный способ этого добиться – поместить на нынешнее место туалета душ, а учитывая нестандартные габариты душа, это невозможно. Трудно было представить, как Эмбер Мольтке пятится в узкую нишу и аккуратно опускается на белое овальное сиденье, чтобы облегчиться. Так как в восточной стене содержался еще и водопровод для всех трех элементов ванной, казалось логичным, что ванная на другой половине дуплекса примыкала к этой и что ее водопровод тоже находился внутри стены. На миг ничего, кроме врожденных приличий, не мешало Этуотеру прижаться ухом к стене рядом с медицинским шкафчиком и попробовать что-нибудь услышать. Как не позволил бы он себе и открыть медицинский шкафчик Мольтке или всерьез копаться на деревянных полках над вешалкой для полотенец.
Сам туалет был универсальным американским стандартом, с белизной всего на полтона ярче стен и кафеля. Единственными примечательными деталями оказались какая-то большая трещина на левой стороне немягкой сидушки и довольно ленивая вода при смыве. Сам туалет и область пола вокруг него казались очень чистыми. Еще Этуотер был из тех, кто всегда опускает сидушку, когда заканчивает.
Судя по всему, мозговой трест Эллен Бактриан решил не давать художнику на выбор шорт-лист конкретных работ или типов произведений. Первоначальной идеей, которую Лорел Мандерли поручили передать Этуотеру, было отправить и врача, и фотографа к Бринту Мольтке, пока он творит какое угодно его кишечнику произведение. Предсказуемо, Эмбер объявила это совершенно недопустимым. Тогда предложенным компромиссом стало присутствие одного только врача (чего на сам деле и хотели с самого начала – «Стайлу» ни к чему фотографии in medias). Однако миссис Мольтке забраковала и этот вариант – Бринт никогда не творил в обществе другого человека. Он – итерировала Эмбер еще раз – неисправимо стеснительный человек.
Во время тех мест ее презентации, которые он уже слышал, журналист отмечал стенографией Грегга, что кухня в доме застелена ковром и декорирована в плане стен, стоек и шкафчиков в зелено-бордовой цветовой схеме, что миссис Эмбер Мольтке почти наверняка когда-то играла в школьном или общественном театре и что широкая пластмассовая чашка, откуда художник время от времени отпивал кофе, была крышкой термоса, причем самого термоса в наличии не наблюдалось. Из этих наблюдений только второе имело какое-то отношение к статье, которая в итоге выйдет в последнем номере журнала «Стайл».
Особенно Эллен Бактриан впечатлило изначальное предложение Лорел Мандерли, чтобы Скип взял портативный факс в каком-нибудь «Серкит-Сити» или «Уолмарте» по пути из Манси с фотографом – для чьего оборудования сиденья в субкомпактной машине пришлось сдвинуть вперед до упора и который не только курил в машине для некурящих, но еще и отличался привычкой, когда после курения разбирал каждый сигаретный окурок и аккуратно отправлял остатки в карман гавайской рубашки, – и чтобы затем устройство подключили к кухонному телефону Мольтке, где имелся нужный выход и можно было без проблем переключаться с телефона на факс и обратно. Это позволяло врачу, чей пост в переговорах наконец определили перед самой дверью ванной, получить свежее произведение («с пылу с жару», как выразился автограф, после чего круг палечной мудры Мольтке всего на миг дрогнул и исказился), немедленно провести полевые испытания и отправить выводы прямиком Лорел Мандерли, с подписью и тем же медицинским номером, что требуется на некоторых рецептах.
– Поймите, что «Стайлу» понадобится какое-то подтверждение, – говорил Этуотер. Это было в разгар эрзац-переговоров на кухне Мольтке. Он решил не напоминать Эмбер, что эта тема уже обсуждалась два дня назад в увязшем «Кавалере». – Это не вопрос доверия журнала. Просто некоторые читатели, очевидно, отнесутся скептично. «Стайл» не может себе позволить показаться легковерным простачком даже доле своих читателей, – на кухне он не упомянул о стремлении БМГ отличаться от таблоидов, хотя и сказал: – Они не могут себе позволить, чтобы статья показалась сюжетом таблоида.
И Эмбер Мольтке, и фотограф ели дольки кофейного торта национального бренда, который, судя по всему, можно было разогреть в микроволновке без опасений, что он размокнет или отсыреет. Ее работа вилкой казалась умелой и деликатной, а лицо – шириной с два скиповых лица, каким-то образом поставленных бок о бок.
– Может, тогда нам и обратиться к таблоиду, – ответила она с прохладцей.
Этуотер сказал:
– Ну, если вы решите обратиться к ним, тогда да, вопрос доверия снимается. Сюжет вставят между фруктовой диетой Дельты Берк и репортажем о профиле Элвиса на снимке Нептуна. Но никакой другой орган не подхватит сюжет и не разовьет. Таблоидные статьи не попадают в мейнстрим, – он добавил: – Я понимаю, для вас с Бринтом это деликатный баланс приватности и публичности. Вам, очевидно, придется самим принять решение.
Позже, ожидая в узком и пахучем коридоре, Этуотер отметил себе в Грегге, что в какой-то момент они с Эмбер прекратили даже притворяться, что художник участвует в фарсовом споре. И что на самом деле чувство от больного колена было следующим: недостойным.
↓
– Или вот еще, – сказала Лорел Мандерли. Она стояла рядом с факсом без лотка, а стажерка из редотдела, поведавшая на вчерашнем рабочем обеде зарисовку об интракунилингвальном метеоризме, сидела за столом другого штатника ЧП в паре метров. Сегодня эта стажерка, – которую тоже звали Лорел и которая была особенно близкой подругой и протеже Эллен Бактриан, – пришла в юбке от «Готье» и безрукавной водолазке из очень мягкого пепельно-серого кашемира.
– Твоя собственная слюна, – сказала Лорел Мандерли. – Ты ее все время глотаешь. И что, она противная? Нет. Но теперь представь, как постепенно наполняешь собственной слюной какой-нибудь стакан для сока, а потом пьешь залпом.
– Очень противно, – призналась стажерка.
– Но почему? Когда она во рту – не гадко, но стоит ей оказаться вне рта, когда ты хочешь ее вернуть обратно, – сразу гадко.
– Думаешь, с какашками примерно то же самое?
– Не знаю. Вряд ли. Кажется, о какашках мы, скорее, вообще не думаем, пока они внутри. В