переход на летнее время. Позже Лорел Мандерли расскажет Скипу, что во вторник так устала и ей так поплохело, что она почти чувствовала, что ее насквозь видно, и плюс расстраивалась, что придется прийти на работу Четвертого – завтра, – чтобы посредничать между Этуотером и Эллен Бактриан по поводу появления так называемого художника в дебютных съемках «Канала страданий», где все задумывалось буквально за часы на коленке. Обычно никто из них не работал в таком режиме.
Да и сам «Стайл» раньше не пытался срастить два разных сюжета вместе прямо в процессе написания. Это и обозначило для Скипа, что руку напрямую приложила либо миссис Энгер, либо один из ее аппаратчиков. То, что он не чувствовал по этому поводу ни следа неприятия или досады, пожалуй, говорило в его пользу. Но реально он почувствовал – неожиданно и ярко, прямо во время звонка, – следующее: однажды это он будет работать на Лорел Мандерли, это ей он будет питчить статьи и у нее будет клянчить дополнительные дюймы колонок.
О самой Лорел Мандерли можно сказать одно: позже она поняла, что на самом деле в дневных телефонных переговорах во вторник пыталась передать свое беспокойство из-за сюжета о волшебной какашке, не упоминая при этом свой сон о пространственных искажениях и наползающем зле в доме четы Мольтке. В профессиональном мире никто не приводит сны для того, чтобы выразить опасения по поводу текущего проекта. Так просто не делается.
– Ну, у нее была моя визитка. Я, конечно, дал ей визитку. Но не наш номер «Фед Экса». Ты же знаешь, я так никогда не делаю, – сказал Скип Этуотер.
– Но сам подумай – они пришли в понедельник утром. Вчера же был понедельник.
– Она не пожалела денег.
– Скип, – сказала Лорел Мандерли. – по воскресеньям «Фед Экс» не работает.
Шорох прекратился.
– Блядь, – сказал Этуотер.
– И я даже насчет первого интервью позвонила им только в вечер субботы.
– А «Фед Экс» не склонен работать и по вечерам субботы.
– В общем, все это просто очень жутко. Так что, может, тебе стоит спросить миссис Мольтке, что происходит.
– Хочешь сказать, она послала произведения еще до того, как ты ей позвонила, – Этуотер обрабатывал вербальную информацию не в обычном темпе. Уверен он был в одном – сейчас у него ровно ноль желания рассказывать Лорел Мандерли о потенциально неэтичном контакте в «Кавалере», почему не мог он ничего сказать и о проблеме с коленом.
Как человек, у которого в сознании почти не задерживались сны, сегодня Этуотер помнил после двух предыдущих ночей только ощущение, что каким-то образом погрузился в другого человека, что этот другой человек окружает его, как вода или воздух. И не нужна докторская медицинская степень, чтобы истолковать этот сон. Мать Скипа Этуотера самый максимум была только на три пятых или две трети размера Эмбер Мольтке, хотя если сделать скидку на то, какой миссис Этуотер казалась маленькому ребенку, то большая часть разницы улетучивалась.
После телефонного разговора, на защитном полотенце на кровати, среди прочего в разуме Этуотера незваным всплывал любопытный подсознательный символ Бринта Мольтке, – странный круг или дыра, которую он складывал пальцами у живота. Сегодня он опять повторил этот знак, на кухне, и Этуотер понимал, что мистер Бринт Мольтке делает так часто: это было видно по тому, как он сидел – у всех нас есть свои фирменные стили жестикуляции, когда мы сидя разговариваем или распределяем разные части тела. В нынешнем состоянии, как казалось Этуотеру, его разум способен только на то, чтобы снова и снова возвращаться к образу того жеста; дальше него Этуотер пойти не мог. В том же ключе каждый раз, когда он набрасывал себе записку спросить о другой половине дуплекса Мольтке, он ее тут же забывал. В его стенографическом блокноте потом нашлось полдесятка таких заметок. Зубы клоуна были разноцветными зернами индейской кукурузы, как ее называли родители Этуотера, а волосы – сферическим нимбом из кукурузной мякины, которая по совпадению была самой аллергической субстанцией, известной человеку. И все же в то же время круг рук казался почти каким-то сигналом – как будто художник, может, желал что-то передать Этуотеру, но не знал, как, и даже не до конца сознавал, что этого желает. Странная пустая застывшая улыбка – другое дело: она тоже тревожила, но журналисту ни разу не казалось, будто она пытается обозначать что-то, кроме себя самой.
Раньше Этуотер никогда не получал сексуальную травму. Гематома образовалась главным образом на внешней стороне ноги, но отек захватывал коленную чашечку и, очевидно, он-то и вызывал настоящую боль. Область синяка распространялась от места под самой коленкой до нижней части бедра; в центре синяка четко отпечатались и уже желтели некоторые части подлокотника дверцы и кнопок окна. Весь день колену как будто было тесно в левой штанине брюк. Оно излучало радиоактивную боль и было чувствительно даже к легчайшим прикосновениям. Этуотер изучил его, дыша сквозь зубы. Он чувствовал типичную смесь отвращения и увлечения, которую чувствуют почти все люди при изучении своих болячек или ран. Еще у него было ощущение, что колено каким-то образом существовало более материально и ярко, чем он сам. Примерно то же Скип испытывал в детстве перед зеркалом в ванной, когда рассматривал со всех ракурсов оттопыренные уши. Номер находился на втором этаже «Холидэй Инн», вход в него был с наружного балкона, глядевшего на бассейн; из-за цементной лестницы колено тоже разболелось. Он не мог распрямить ногу до конца. В дневном свете икра казалась бледной и особенно волосатой – возможно, аномально волосатой. Потом еще пространственные проблемы. Он позволил себе вспомнить, что синяк вообще-то – разлитая из поврежденных кровеносных сосудов и сдержанная кожей кровь и что перемена цвета – признак того, что сдержанная кровь разлагается, а человеческое тело пытается что-то сделать с умирающей кровью; и, как естественный результат, он почувствовал головокружение, незначительность и слабость.
Он ощущал не столько боль, сколько нытье и вдобавок более-менее общее ощущение помятости.
Еще одно наследие детства: когда с его телом случалось что-то болезненное или неприятное, Скип Этуотер часто испытывал странное чувство, что он на самом деле не тело, занимающее пространство, а скорее область самого пространства в форме тела – непроницаемая, но пустая, с каким-то бессодержательным ревущим ощущением, которое у нас обычно ассоциируется с пустотой. Все это было очень личное и трудноописуемое, хотя у Этуотера на эту тему состоялся длинный и интересный разговор не под запись с орегонским множественным ампутантом, организовавшим в 1999 году несколько широко освещенных мероприятий против