(и тушь, и аксессуары для шляп можно было производить по «Правилам» 1936 года), а найм («эксплуатация») сотрудников и отсутствие официального разрешения на торговую деятельность.
Заключение
Одной из целей этой главы, а также и всей книги, было продемонстрировать, что частная торговля сохранялась на протяжении десятилетий после прекращения НЭПа. Хотя роль частной торговли (в продаже как сельскохозяйственной продукции, так и промтоваров) в потребительской экономике менялась вместе с общими экономическими тенденциями, в сталинскую эпоху на нее приходилась значительная доля товаров, потребляемых гражданами. Это ни в коем случае не означает отрицания значительных структурных различий между частной торговлей 1920-х годов и частной торговлей с 1930-х до начала 1950-х годов. К примеру, за исключением распространенных в конце войны неофициальных договоренностей с кооперативами, после 1931 года частные торговцы не могли арендовать крытое торговое место. Они могли легально продавать только определенные виды изделий собственного производства (товары, сделанные из недефицитных материалов, таких как дерево, солома или глина) и имели право реализовывать их только несколькими ограниченными способами (продавая на рынке или принимая предварительные заказы, причем последнее в отношении несколько более широкого круга предметов). Кроме того, за исключением периода Второй мировой войны, частникам было разрешено перепродавать предметы, которые они ранее купили в государственных или кооперативных лавках, однако «сверхприбыли» от таких продаж разрешены не были. В результате этих ограничений в период хронического дефицита частная торговля не была ликвидирована, но значительная ее часть трансформировалась в неформальную экономику или перешла на черный рынок.
Вне зависимости от того, была ли частная торговля официально разрешена, она была сосредоточена на базарах, чья центральная роль в структуре розничной торговли в сталинский период значительно укрепилась. В XIX веке просвещенные «западники» постоянно предрекали уличным базарам исчезновение, чего не случилось: дело в том, что русские люди любили базары, которые, помимо прочего, служили им недорогим увеселением. Так же обстояли дела и на протяжении советской эпохи, особенно в малых городах, где социалистическая розничная система была крайне неразвита и рынки были почти единственным источником потребительских товаров и продуктов питания. Даже в крупных городах уличные блошиные рынки привлекали толпы посетителей. Опять же, они вдобавок ко всему выполняли развлекательную функцию, а также давали покупателям возможность отдохнуть от очередей и холодной формальности официальных советских магазинов. Во время Второй мировой войны преобладание рынков в неформальной торговле страны отличало СССР от его соседей по континентальной Европе. В каждой части контролируемой Германией Европы существовал черный рынок, а в других странах торговля велась в самых разных местах – от базаров и улицы до школ и кафе[585]. Краткое сравнение с черным рынком в странах Европы во время войны поможет пролить свет на особенную ситуацию в СССР. В целом, когда размер пайков по продовольственным карточкам, введенным в каждой стране «на время», опускался ниже уровня выживания (например, так было в Польше в течение всей войны или в Германии в 1945–1946 годах), неформальный обмен начинал больше походить на советскую модель. Цены на продовольствие резко возрастали по отношению к стоимости денег и промышленных товаров. Городские жители все больше полагались на поездки в деревню за продуктами питания, а для дополнительного заработка занимались уличной торговлей. Процветали кражи на рабочем месте. Для добычи труднодоступных товаров задействовались личные связи, особенно в розничной сети. Разница заключалась в военном, политическом и психологическом контексте: черные рынки процветали в потерпевших поражение и оккупированных странах, чьим властям не хватало легитимности и чье гражданское население пало духом. В оккупированной Польше и вишистской Франции, например, граждане воспринимали незаконную торговлю практически как гражданский долг. В Германии деятельность на черном рынке была связана с пораженчеством, вызванным стратегической кампанией бомбардировок 1944–1945 годов [U.S. Strategic Bombing Survey 1946–1947, 64: 90–91]. Эта связь с моральным духом и легитимностью властей ставит интересные вопросы применительно к политике Советского Союза. Можно поразмышлять о том, что своеволие и жестокость советского правительства в сталинскую эпоху никак не укрепляли народное правосознание. В этом смысле власти, конечно, способствовали принятию консенсуса выживания как альтернативного морального кодекса.
Другое важнейшее различие между охваченной войной Европой и СССР заключалось в соотношении экономического поведения во время войны и нормальной, довоенной жизни. В Советском Союзе это и было нормальной жизнью: рынок в военное время и сопутствующая ему деятельность представляли собой продолжение и расширение практик неформальной экономики 1930-х годов, наложенных на репертуар кризисных моделей поведения, который граждане с перерывами оттачивали с 1917 года. Мной было сделано предположение о том, что частный сектор постепенно переживал сдвиг, который набрал скорость в период с 1943 по 1948 год, – это было движение от форм, подразумевающих «выживание», «пережитки традиции» и «пережитки НЭПа», к более знакомой «второй экономике» эпохи Брежнева. Однако этот сдвиг был очень плавным, различимым только в таких новых явлениях, как более широкое использование универмагов в качестве площадки для неформального обмена, или в укреплении практики уклонения от налогов как организующего принципа неформальной торговли, а не ее побочного эффекта.
Глава седьмая
Послевоенная нормализация и ее пределы
Способы распределения продовольствия и потребительских товаров во время значительных экономических кризисов в ленинский и сталинский периоды были поразительно схожи. Каждый раз происходила централизация и бюрократизация снабжения, городское потребление регулировалось карточками по принципу классового пайка, функция распределения передавалась на рабочие места, а доступ крестьян к потребительским товарам ставился в зависимость от выполнения ими плана по заготовкам. Эти меры, уходившие корнями в революционный период, естественным образом применялись и во время Второй мировой войны.
Тем не менее в том, что касается государственной политики, в военные годы отмечалось развитие, схожее с произошедшим в начале 1930-х годов, когда Сталин явственно отверг «социалистический товарообмен» в пользу социалистической торговли. Таким образом, в то время как с 1918 по 1920 и с 1928 по 1930 год руководящие экономической политикой принимали курс на бюрократизацию торговли, даже когда чувствовали, что назревает сельскохозяйственный кризис, – власти в период с 1939 по 1941 год старались держаться однажды выбранной торговой модели так долго, как только могли. В этот период не произошло возвращения к военному коммунизму как к «высшей стадии экономической организации», или к утопическим проектам «тейлоризма в распределении», или к полной отмене денежной системы, а бюрократизация не преподносилась как самоцель. Как и власти других стран, советские лидеры ясно дали понять, что регламентация распределения будет действовать лишь «на время». Обращения Сталина в период войны вызывали чувства солидарности и патриотической жертвенности, а не классовой войны, и, как было показано