океану.
Когда он снова щиплет мой чувствительный сосок, это происходит кожа к коже, плоть к плоти, и с такой властностью, что я таю. У меня такое головокружение, что от ударов волн о мои ноги я покачиваюсь.
— Все, что касается тебя, это мое гребаное дело.
Он отпускает мои волосы, чтобы расстегнуть молнию на джинсах и вытащить свой твердый член.
— Ты могла подумать, что все кончено, но это не так. Это далеко не так.
Он просовывает руки под мои бедра и приподнимает меня так, что у меня не остается выбора, кроме как обхватить его ногами за талию и обвить рукой его шею. В тот момент, когда я ищу его глаза, он входит в меня одним движением. Моя голова падает на его плечо от силы удара, сопровождаемого придушенным звуком. Прошел всего месяц, но кажется, что прошел год.
Он замирает на секунду, не двигаясь, пока мы вдыхаем друг друга погружаемся в затишье. Шум разбивающихся волн эхом отдается вокруг нас, пока мы впиваемся друг в друга пальцами, как в прямом, так и в переносном смысле. Как раз когда я погружаюсь в этот момент, он входит в меня до упора, пока я физически не дергаюсь.
Затем он делает это снова, и снова, вбивая свой член в меня в безжалостном ритме, трахая меня, владея мной.
Наказывая меня.
Моя голова падает вперед, и я впиваюсь ногтями в его спину.
Это бесполезная попытка причинить ему боль, так же как он разрушает мой мир на части. Он трахает меня с такой властностью и напористостью, что у меня нет другого выбора, кроме как позволить этому случиться.
Я хочу его с таким желанием, что это сводит меня с ума. Я хочу его так же дико, как он хочет меня.
— Эта киска моя. Ты моя, Анника. Ничто и никто не изменит этого. Ни твой отец, — Толчок. — Ни твой брат, — Толчок, —Даже ты.
Он как сумасшедший. Его не остановить и уж точно не переубедить. Он проникает в меня с силой, которую я никогда не чувствовала раньше, и это о чем-то говорит, поскольку он всегда был в какой-то степени интенсивным.
На этот раз ему даже не нужно причинять боль. Он сам — боль, наполненная наслаждением.
Свет посреди тьмы.
Он и день, и ночь, и мне не вырваться из его орбиты.
— Крейтон... — стону я, упираясь рукой в его грудь. — Помедленнее...Я не могу этого вынести.
— Ты можешь. Ты всегда это делала.
— Это слишком.
— Знаешь, что слишком? Думать, что ты можешь выйти замуж за какого-то жалкого ублюдка после того, как я сказал, что претендую на тебя. После того, как я поставлю на тебе свою гребаную метку.
Он скользит рукой вверх, чтобы обхватить мою челюсть, откидывает ее назад, а затем кусает меня за горло. Сильно. Так сильно, что я задыхаюсь.
— Думать, что я когда-нибудь отпущу тебя.
— Но ты ненавидишь мою семью, — всхлипываю я слова, которые мучают меня, слова, из-за которых это удовольствие так испортилось.
— Я все еще могу трахнуть тебя, — его язык выныривает и слизывает мои слезы, шепча: — Запомни это, Анника. Не было ни одного дня, когда ты не была бы моей.
Затем он входит так глубоко, что ударяет по моему чувствительному месту снова и снова.
В тот момент, когда его зубы снова находят чувствительную плоть моего горла, мощный оргазм охватывает меня, и я издаю достаточно звуков, чтобы потревожить любое живое существо вокруг.
Крейтон не замедляется, не успокаивается и, конечно, не останавливается. Он продолжает и продолжает, как машина, нацеленная на разрушение. Он трахает и шлепает меня по заднице. Он дергает меня за волосы и кусает за шею, плечо, верхнюю часть моей кремовой груди, везде, куда может дотянуться.
К тому времени, когда он напрягается и изливается в меня, я кончаю.
Полностью и окончательно.
— Моя, — рычит он мне в губы, снова пожирая их, разрывая их зубами и трахая их языком.
Это собственнический поцелуй.
Декларация диких притязаний.
Я не могу сдержать свежие слезы, которые скатываются по моим щекам. Я ненавижу себя за то, что хочу мужчину, который видит во мне только форму мести.
Я ненавижу себя за то, что не пыталась убежать.
Но я убегу.
Рано или поздно я покончу с этими злополучными отношениями. На этот раз, без участия моей семьи.
Глава 35
Крейтон
Аника молчала с тех пор, как я принес ее в дом.
Она не издала ни звука, когда я поставил ее перед душевой, но закрыла дверь перед моим носом.
Шансы на то, что я сломаю дверь и прижму ее к полу, как дикий зверь, были близки к ста процентам, но я подавил это желание.
Во-первых, мне не нравился грустный выражение ее глаз.
Во-вторых, я выхожу из-под контроля.
Я чувствую это, чувствую запах в воздухе и ощущаю, как он бьется о мою грудную клетку. Когда я впервые придумал этот план, я думал о том, чтобы овладеть ею, заставить заплатить. Отомстить, оставив ее себе.
И хотя этот план все еще в силе, кое-что изменилось.
Я не рассчитывал увидеть ее снова. Действительно увидеть ее.
В ее фиолетовом платье, изящных туфельках, и выглядящей как солнце и единороги. Я был ослеплен ее фиалковыми духами. Всегда фиалки.
Фиалки. Фиалки. И еще больше чертовых фиалок.
Они просачиваются под мою кожу, разрывая сухожилия и оседая внутри моего мозга.
Я не рассчитывал услышать ее мягкий голос, стон, умоляющий меня замедлиться.
Притормозить.
Отпустить ее.
Этого, блядь, не случится.
Я раздеваюсь и иду в душ внизу, позволяя ледяной холодной воде омыть меня.
Каждый уголок моего тела вибрирует от ощущения ее мягкой кожи, от звука ее хныканья, которое с таким же успехом могло бы петь колыбельные моему зверю.
И фиалки.
Чертовы фиалки пронизывают воздух, смешиваясь с запахом моря.
Я представлял ее обнаженной и иногда привязанной к моей кровати с тех пор, как очнулся в больнице.
Одна фантазия превратилась в сотню, потом в тысячу, накладываясь друг на друга и выходя из-под контроля, пока я не сошел с ума.
Возможно, поэтому я действовал в чисто пещерной манере, когда трахал ее так безжалостно.
Но это она не заткнулась и продолжала говорить об уходе, и развлекалась мыслями о другом мужчине.
Другом. Блядь. Мужчине.
Я бью кулаком по