Когда тотьмичи добежали до города по охваченной алым заревом дороге, дабы спасти кто добро, кто малых детей, в удивлении увидели оне, что там нет никаких следов пожара! И оставшиеся в городе немощные больные и старики отрицали горение.
– Может, сие было сиверское сияние? – предполагали люди.
И только одна повитуха Матрена обладала достоверной информацией, каковая и разнесена было к вечеру по всем закоулкам.
Разъяснила Матрена, что сие явление называется «тьма багровая», или же «багровый туман», и весьма сродни тьме египетской, но бывает исключительно редко, являясь, несомненно, предвестником худых событий.
Другого тотьмичи от предстоящей зимы и не ждали, потому, помолясь, сели ужинать, а с первыми сумерками улеглись спать, дабы не жечь понапрасну масла в лампах и воску в свечах.
И только звонарь Тихон и возлюбленная им вдова с речки Царевой не знали ни о Божьем оке, ни о миражном пожаре. Оне затопили баню и разоблачили друг друга, и сладко целовал Тихон уста и щеки вдовы, и ласково дрочил ее белую шею, и нежил ее груди, и ласкал ее тело, и вдыхал ее волосы, и думал о том, что сбылась-таки его просьба перед цветочным крестом.
И это ли не главное доказательство, что крест Феодосьин был угоден Богу, и наградит он ее встречей с любимым сыном Агеюшкой.
Эпилог
На другое утро отец Логгин присоединился со своим возком к проходящему с Сивера обозу, дабы отправиться в длинный путь – в Москву. При мысли о столице пробирала батюшку мелкая радостная дрожь – как там будет? Мыслились уж молодому отче научные дискуссии в образованном обществе, великолепные книги, коих так не хватало ему в Тотьме, хоромы с кабинетом для работы, участие в верховных Соборах и законодательной работе и даже заграничные командировки в места оплота православной мысли – Грецию, Константинополь.
Усадив супругу свою, Олегию, в возок, отче заботливо подоткнул вкруг нея толстый войлок, ибо матушку следовало беречь. Во-первых, она должна была разродиться первым чадцем, а во-вторых, поп, лишившийся жены, становится распоп, что могло помешать карьерному росту батюшки. Устроив пожитки, коих у них было немного, он тоже уселся, взяв в руки вожжи, и, сказавши: «С Богом», – покатил вдоль стен Тотьмы, забуселых от утреннего инея, по подмерзшей от ранних морозов дороге.
Обоз растянулся на версту и двигался довольно медленно. В воротах и под стенами города его провожали жены и родители, ибо с каждым обозом уходило в столицу изрядное количество молодежи, которой не сиделось на месте, но когда минула повозка отца Логгина последнюю кузню и склады на берегу Сухоны, наступила тишина, прерываемая лишь скрипом и постукиванием колес да фырканьем лошадей.
Отец Логгин оглянулся на оставляемый им город, где провел он в трудах три года. Теплое чувство к Тотьме, Волчановской улице, маленькой Крестовоздвиженской церкви и толика вины за то, что оставляет он тотемскую ниву, отца Нифонта в провинциальной их мелкой жизни, охватили было сердце батюшки, и даже защекотало у него от нахлынувшего в носу. Но он прогнал сии чувства, вспомнив, что за трехлетней суетой, за всеми этими лешими, багровыми туманами, волками и колодезниками, он совершенно забросил теологическую науку, а ведь планировал разработать такую методологию обращения в православную веру, чтоб стали жители Руси самыми твердыми ее адаптами! Это зело укрепило бы государственную власть, ибо где сомнение в вере, там и сомнение в наместнике ее на земле русской – Царе. А отсюда волнения и даже бунты.
От сих мыслей отче отвлек вид сгоревшего сруба, места казни колдуньи и лжеюродивой Феодосьи.
Он вспомнил ее огромные голубые глаза и сказал себе:
– Не я наказал ее, а Бог.
Потом дружно повернули все ездоки головы в сторону потемневшего цветочного креста на другом берегу Сухоны, загадывая и моля желания. Перечислять их мы не будем, ибо просьбы сии известного рода, скучны и однообразны – здоровья, денег, удачной поездки и прочее в этом же роде.
Отец Логгин с удовлетворением отметил, что крест пожух.
– Сгниет под снегом, и никто уж через год и не вспомнит об нем.
Но радость его была преждевременной. Ибо уже просыпались из всех цветов в землю семена, и на следующее лето опять поднялся он самоцветным благоухающим ковром, и лишь через несколько лет края его несколько опали и расползлись. Но долго еще звали тот луг Федосьиным.
Наконец обоз покинул окрестности Тотьмы. Но, к сожалению, через несколько верст, возле деревеньки Власиха, движение сопроводилось мелким, но неприятным событием. У одного из возов впереди, катившего аж с сиверной реки Колы, сломалось колесо. Все встали. Отец Логгин соскочил с возка и пошел за кусты, позрить хотя бы издалека власихинскую древнюю церковь, срубленную без единого гвоздя. Перепрыгнув через канаву и продравшись через еще одну кущу кустов, усыпанных замерзшими алыми ягодами, батюшка вышел на невысокий укос, на котором и стояла церковь. Под укосом бегали и игрались трое либо четверо цыганят. А среди них, переваливаясь, топал со звонким смехом наряженный на цыганский лад белолицый мальчонка. Чадо подбежало к отцу Логгину, и у того кровь застучала в висках – смотрели на батюшку огромные голубые Феодосьины глаза.
– Дядя, подай! – коверкая звуки, сказал мальчонка.
– Бог подаст! – испуганно ответил отче и ринулся назад, к обозу.
Пока возы не тронулись, батюшку колотила мысль, что сие – дитя Феодосьи, и ежели бы не знал он, что Агея утащили волки, то поверил бы в то, что красивое чадо украли цыгане. Дабы успокоить себя и избавиться от угрызений совести, отец Логгин здраво сказал себе под нос:
– Мало ли голубоглазых чадцев на Руси! Коли Бог даст, так вырастет дитя и в таборе, а не даст, так и семь нянек не уберегут, волку скормят.
Не будем судить батюшку строго за излишнюю его ретивость, ненужную в делах простых книжность, упорство и амбициозность, ведь 9 октября 1673 года было ему всего 24 года, и был он слишком молод, чтобы снисходительнее, мягче и с большим пониманием относиться к слабостям людским да более ценить чужую жизнь.
После сего своего аргумента отец Логгин расправил плечи и окинул взором устремленную вперед дорогу, по которой должен был он въехать в новую прекрасную жизнь.
Часть 2
Потешная ракета
Глава первая
Переодевальная
—Где аз? – спросила Феодосья, размежив глаза.
Очевидно, сей вопрос заповедан был предками в допотопные времена, ибо вновь и вновь исторгается он из уст очнувшихся, с тем же упорством, с каким птицы южные летят на Север, невзирая на то что давно уж нет за ветром Бореем теплой земли. Ей! Принято туда лететь и эдак вопрошать. Правда, обычно после сего банального вопроса пришедший в себя в незнакомом месте вослед интересуется: «Что со мной?»