Когда Феодосья уже перестала считать дни и ночи и только по цвету кусочка неба, видневшегося над частоколом, да по морозному воздуху, проникавшему в оконце, чувствовала осень, дверь раскрылась не так, как всегда, наполовину и на мгновенье, а на всю ширь.
В камеру вошли двое стрельцов, приказной дьяк со свитком в руках и незнакомый батюшка, видимо, нарочно вызванный из ближайшего монастыря. (Так оно и было, отец Логгин предложил пригласить для последней беседы постороннего отца «для вящей объективности»). Воевода согласился, он в делах духовных не разбирался, ему главное расходы на харчевание побыстрее умерить.
Батюшка с нескрываемым любопытством оглядел Феодосью, поскольку впервые лицезрел колдунью, пившую кровь живых младенцев и плясавшую с чудью некрещеной, но не найдя в ее облике ничего из ряда вон выходящего, быстро вопросил, раскаивается ли она в своем грехе богоотступничества? Феодосья ответила смиренно, что нет за ней такого греха. Батюшка с пониманием во взоре, словно другого ответа и не ждал, быстро отпустил все другие прегрешения, какие было в его силах. Отче не стал вести воспитательных и душеспасительных бесед с отступницей (в отличие от отца Логгина, который уж не преминул бы воспользоваться таким случаем), ибо здраво рассуждал, что перед смертью не надышишься, перед казнью не наетишься, а горбатого могила исправит. И Феодосию вывели во двор. Там ей водрузили на голову чародейский колпак (как он выглядит, отец Логгин представлял слабо, из книг, а отец Нифонт и вовсе не знал), посему колпак был скроен просвирницей Авдотьей по ее наитию. Он сразу свалился со лба на глаза Феодосье, так что ни она ничего толком не видела, кроме как под ногами, ни ее разглядеть было невозможно. Затем сорвали с колдуньи верхнюю власяницу, так что осталась она в исподней серой рубахе поверх такой же юбки. Долго ли, коротко ли, Феодосья поведена была своим ходом на двух цепях на Государев Луг, где уж клубилась толпа горожан.
– Феодосью привели! – выкрикнула некая востроглазая бабка.
– Молчи, кикимора старая, – осадила ее Мария. – Где ты Феодосью углядела, если она лежит во сырой земле? А это похожая на нее воровка, укравшая Феодосьины одежды!
– Нет, не она это, не Феодосьюшка, – с надеждой сказала Василиса, когда исхудавшую Феодосью возвели на край сруба, и прослезилась.
– Конечно, не она! – громко подтвердила Мария. – Сроду она таких колпаков не нашивала!
На миг воцарилась относительная тишина, поскольку на помост взошел указчик, приказной дьяк, и развернул указ, а тотьмичам очень хотелось еще раз услышать о кровавых деяниях колдуньи, дабы вновь пережить сладкий ужас, охвативший их во время летней речи отца Логгина.
И вдруг произошло необыкновенное знамение! В серых низких тучах быстро разверзнулось совершенно круглое, как колесо, отверстие, через которое на Феодосью упал столб света!
– Божье око! – вскрикнул кто-то.
Все стояли в оцепенении, не зная, разбегаться врассыпную, падать ли ниц или молиться?!
Божье око, через которое Господь с небес следит за паствой, известно всем православным, как известны архангелы или сады эдемские. Но видеть его доводилось мало кому.
– Божье око! – волной поднялся шум.
И напрасно отец Логгин призывал ко вниманию, уважению к приказному дьяку, молитве и даже выкрикнул что-то про атмосферное явление, шум не стихал. Старухи пали на колени, истово молясь. Дети с любопытством глядели вверх, указуя ручонками на дыру в небе. Отец Логгин метался перед срубом, обложенным соломой для более быстрого и надежного возгорания. А Феодосья ничего не понимала и молча стояла, глядя из-под колпака на земляков. Дабы ускорить казнь и опасаясь волнений, отец Логгин попросил дьяка оглашать указ, не дожидаясь тишины, а стражников – снимать цепи с рук казнимой.
Освободив запястья, Феодосья крикнула сорвавшимся от волнения голосом: «Прощайте, люди добрые! Прощай, белый свет!» – и, подтолкнутая в спину, сбежала по настилу, спущенному внутрь сруба. Отец Логгин взбежал следом наверх, сбросил вослед Феодосье люльку, кол и череп – инструменты колдовства – и, спустившись вновь на землю, крикнул стрельцам:
– Поджигай!
И в сей момент кто-то истошно закричал:
– Тотьма горит!
Все обернулись в сторону города. Небо над Тотьмой полыхало багровым пламенем! Огонь охватил уж городские стены и самую высокую точку – колокольню Богоявленского собора! Бурлящий поток, словно текло расплавленное железо из гигантской кузни, с невероятной скоростью приближался к Государеву Лугу. Вот стена огня двигалась уже по дороге, захватывая лодки на Сухоне и окрашивая ее воды в кровавый цвет. Тотьмичи в ужасе помчались кто куда. Стрелец, ошарашенный происходящим, тем не менее справно исполнил долг – бросил в сруб факел и ринулся с помоста вниз. Все вокруг, даже небо, стало багровым. Деревья, сруб, земля и воздух вокруг него окрасились в пурпурный цвет. Как если бы все вещи, в сумерках становящиеся серыми, перекрасить вдруг в красные.
Сруб запылал.
Феодосья сдернула колпак и, задыхаясь от дыма, клубами поднявшегося от соломы, закричала:
– Смертушка, дорогая, любезная, приди скорее к Феодосье-отшельнице, дай умереть без промедления!
А потом, как и предначертано было, в третий и в последний раз в своей жизни упала без сознания.
Смерть, в черном, с косой, появилась, как только оборвался Феодосьин вопль. Она встала возле сруба и вопросила окаменевшего от страха, но продолжавшего несть караульную службу стрельца:
– Чего голосит твоя подопечная?
Стрелец молчал чурбаном.
– Али не слышишь? Передай, чтоб отстала от меня, нет ее в списках.
Стрелец медленно покивал дважды главою.
Сруб уж трещал, по стенам побежали языки пламени.
– А ты, бабушка, про какие списки речешь? – наконец вымолвил стрелец, решивший было, что старуха имеет в виду какую-нибудь путаницу с указом.
– Про те, по которым я смертников выкашиваю.
– Так ты Смерть, что ли? – обозрив черное одеяние, заикаясь, произнес стрелец.
– Нет, Весна-красна! А то ты меня не узнаешь! – ворчливо сказала Смерть и стукнула оземь косой.
– А коли колдуньи в списках нет, так за кем ты пришла? Али за мной? – дрожащим голосом прошептал несчастный.
– Без тебя дел хватает! Благонравная жена ждет меня в Ярославле и праведный старец в Новгороде. И никакая она не колдунья!
И старуха исчезла.
Стена огня охватила весь сруб, так что чуть не перекинулся огонь на верного службе стрельца. Слава Богу, вовремя он отскочил в сторону.
Когда тотьмичи добежали до города по охваченной алым заревом дороге, дабы спасти кто добро, кто малых детей, в удивлении увидели оне, что там нет никаких следов пожара! И оставшиеся в городе немощные больные и старики отрицали горение.