– Отчего же, сударь, – растерянно пробормотала Мария, подумав: «У кого он этого набрался? У меня или у Семена?..»
Пособив осьминогу, она оделась и ушла на работу.
***
Засидевшись у Рынды до первых петухов, друзья проснулись там же. Никто не видел Фасилияса, который, сохраняя инкогнито, тихонько пробрался в открытую балконную дверь и нырнул в свою колыбельку, то бишь, в аквариум.
– Привет, – хмуро сказал им Василий, прикрывая телом лениво шевелящих плавниками рыбок от мутного, ищущего взгляда Длинного.
– И ты здравствуй, – буркнул Самохин, озабоченный вопросом, что он делает в чужих пенатах.
Длинный не сказал ничего. Он молчал, как рудиментарный отросток, и лишь изредка вздыхал при воспоминании о чудесном сне, где Нептун был с ним единым целым, а вокруг порхали нереиды.
Шепча проклятия носкам-невидимкам, Димка встретился взглядом с хозяином. Правильно оценив его неподвижность, он двинул Длинного по ребрам, напоминая ему о его же полузабытой ненавязчивости.
Язык жестов понятен во всем мире. Приятель еще раз протяжно вздохнул издыхающим мамонтом и тоже начал искать одежду. Мысль о том, что утро настолько отличается от вечера, неприятно поразила его.
Оставшись один, Рында стянул с клетки полотенце и вздрогнул от жизнерадостного:
– Р-рецидивист!
Провидению этого показалось мало и из-за спины послышалось:
– Привет, Фасилий!
Медленно, очень медленно он обернулся, наткнулся на улыбающийся клюв и подумал, что было бы недурно догнать безвременно ушедших гостей.
***
Длинный, очень казенный звонок в дверь отвлек Семена от зеркала. С неохотой оторвавшись от кучи разноцветных тюбиков, он пошел на звук.
За дверью стояла вдова.
– Добр... кхгрм!.. – закашлялась она, едва начав говорить. Окончание приветствия застряло у нее в глотке, когда визуальная информация была переварена мозгами.
Да это и не было удивительным. Колоритная картина, представшая глазам врача, любого эскулапа повергла бы в шок, если он, конечно, не специализируется на патологиях. Вдова была всего-навсего участковой и больной – в черных кружевных трусиках завидного размера, просвечивающих сквозь полупрозрачную комбинацию явно с чужого плеча, – произвел на нее сногсшибательное впечатление.
Она пошатнулась и ухватилась за косяк.
– Привет, подружка! – сказал ей Саньковский противным писклявым голосов и улыбнулся умело подкрашенными губами. – Пойдешь со мной?
– Куда?! – устами врача глаголил животный ужас.
– В больницу, вестимо!
– Зачем?!
Уставший, но импозантный мужчина, страдающий от призрачных кошек, каким хранился в памяти больной, исчез. То, что предстало перед глазами, она уже вылечить не могла. Невооруженным взглядом было видно, что с головой у него нечто большее, нежели простое нервное переутомление.
– Хочу посоветоваться с врачами, как бы мне избавиться от этого, – голубоглазое страшилище небрежно тряхнуло выпирающими гениталиями.
– Как вы себя чувствуете? – решилась-таки задать вдова привычный, но весьма идиотский в данной ситуации вопрос.
– Прекрасно, подружка, прекрасно! Как сегодня погодка? – Семен вернулся к зеркалу и принялся делать феном завивку. – Да ты заходи, не стесняйся!
Врач, как загипнотизированная, послушно прошла в коридор и доложила:
– Над всем городом безоблачное небо... Ветер южный, 3-4 метра в минуту... Кошки больше не беспокоят?
– Кошки? Какие кошки?! Ах, кошечки, – промурлыкал Саньковский, любуясь своим новым профилем в зеркале. – Видела бы ты, подружка, моего осьминожка!
«Совсем беда! Вот так живет себе мужчинка, живет, а потом – бац! – и транссексуалит к чертовой бабушке...» – мелькнуло у вдовы. Пятясь к двери, она произнесла скороговоркой:
– Ну, п-подружка, мне тут еще нескольких больных обойти нужно. Погуляем в следующий раз! Вместе с осьминожиком!..
Дверь за ней шумно захлопнул сквозняк, а Саньковский молча покрутил пальцем у виска. Своему же отражению этот жест он пояснил просто:
– Странные эти вдовы. Надо бы ее с мужиком каким познакомить...
Симпатичный транссексуал в зеркале не имел ничего против.
***
Свежий воздух вернул Длинному дар речи. Он присел на ближайшую лавочку во дворе и с жаром принялся уговаривать приятеля плюнуть на все и отправиться вместе в магазин «Последний ареал» за рыбками.
– Ты просто не понимаешь, что такое КРАСОТА! – брызгал кипяченой слюной Длинный и размахивал руками перед лицом Самохина, не то пытаясь объяснить это понятие жестами, не то намереваясь втолковать его же, съездив другу по уху.
Димка бесстрашно кивал, блуждая взглядом в пространстве. Некоторое время он был согласен с тем, что есть на свете вещи, недоступные с похмелья, а затем вдруг напрягся и его глаза приобрели осмысленное выражение.
– Заткнись! – приказал Самохин и Длинный, поняв, что его перестали слушать, послушно умолк. – Смотри, идиот, что такое настоящая красота!
Это было сказано тем тоном, каким бормочет Далай-лама после очередного озарения, когда окружающие его монахи падают ниц, и заинтригованный приятель не мог не обернуться.
По двору, гордо подняв к небу лицо в солнцезащитных очках, шла девушка. Нет, слово «шла» казалось пошлым, банальным и совсем не соответствовало описанию процесса. Она шествовала, плыла лебедушкой, осознавшей разницу между собой и гадкими утятами. В тот момент, когда стройная и длинная нога подвернулась, едва не сломав каблук-шпильку, на лице Самохина появилось выражение искреннего сострадания.
– Вот это женщина!
Длинный поморщился, словно для него идеалом была зеленоволосая русалка, а все остальные представители и представительницы прекрасного пола были достойны внимания лишь в качестве несостоявшихся утопленников.
– Кровь с молоком! Ноги от коренных зубов!
– Тебя послушать, так она больше всего смахивает на недоенную кобылу, – весьма критически оценил степень Димкиного восхищения приятель и постарался охладить его пыл простым вопросом на сообразительность. – Ты хоть представляешь, где в таком случае должны быть эти самые коренные зубы? Лучше послушай меня.
– Похоже, что ничего другого мне в этой жизни и не остается, – пробормотал Димка вслед красавице и постарался отрешиться от всего мирского.
– Вот я тебе и говорю, что лучше заморские рыбки в аквариуме, чем отечественные лошади в постели!
– Суета сует и всяческая суета, – взгляд Самохина приобрел стоически-хрустальный оттенок. – Женщины ходят и проходят, и возвращаются на круги своя...
Ни он, ни, тем паче, Длинный не признали в прохожей Семена, который, впрочем, был уже как бы и не он.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});