Читать интересную книгу Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

И вот однажды она появилась у нас. Вы с Кэтлин уже бегали. В высшей степени странная ситуация. Посреди бела дня к тебе вторгается некто из преступного мира, из преисподней. Бывшая арестантка захотела навестить друга прежних лет. В фешенебельном доме ее принял уважаемый, солидный господин. Ах, как неловко. Я оставила их одних. Но он скоро позвал меня. И я все поняла. Мы опустили занавес над прошлым. Перенесли его на другую сцену. Гордон пожелал, чтобы помощь Эстел оказывала я.

В то время как Элис говорила, по лицу ее пробегали радостные блики — воспоминания. Эдвард не поднимал глаз, ему было стыдно.

Меня здесь нет. Она не знает, что я в комнате.

…На лестнице стояла пожилая женщина. Это было в Париже на Монмартре. Каменные ступени, ведущие к собору Sacré-Coeur, ярко освещало солнце. Была адская жара, прохожие редко поднимались в этот день по лестнице; тут я хочу стоять, сынок, после войны, поджидать тебя. И еще женщина бегала на вокзалы. На вокзалах происходили исключительно важные события. А представители власти сидели у себя в учреждениях. Часы приема написаны на дверях. Есть надежда, что позже мы получим известие.

Какой смысл торчать здесь день за днем, стоять на этой лестнице много месяцев подряд? Чего мать ждет?

Разве что-нибудь вообще может случиться с матерью и ее ребенком? Мать и ребенок — одно целое. Из человеческой груди никогда не выпадет сердце, так же ребенка нельзя оторвать от матери.

Когда наступило перемирие и долгая война кончилась, многие сдвинулись с насиженных мест. Кое-кто вывесил флаги и стал праздновать. Кое-кто решил подновить свой дом. А некоторые вернулись на родину с чужбины, оглядели причиненный ущерб, начали бродить и проклинать все на свете. Было также много людей, которые продолжали поиски.

Элис на диване заговорила снова:

— Франклин Глен Уоштрук. Его имя никогда не произносилось в этом доме. Но повсюду, где живу я, живет и его имя. Сосланный пожизненно ныне реабилитирован. Преданный, поруганный, изгнанный возвращен. Чужеземное иго сброшено, теперь и я вывесила флаги. Конечно, я поступила плохо, унизила себя, но все-таки довела борьбу до конца.

Я не сумею рассказать тебе много о Глене. О страданиях и несчастьях можно говорить без конца, о счастье говорить трудно. Мы были вместе именно так, как людям надлежит быть вместе. Друзья, товарищи, возлюбленные. Я полюбила его с первого взгляда, и он меня тоже. Сама судьба предназначила нас друг для друга. Увидев его, я поклялась — никто никогда нас не разлучит, цель моей жизни достигнута. Наша любовь была безгрешна. Грех не прилипал ни к нему, ни ко мне. Мы узнавали себя в старинных любовных преданиях, которые читали вместе. Но ни одна из этих историй не была столь счастливой, столь божественной, как та, которую мы переживали.

После того как я увидела Глена, существование в моих глазах обрело смысл. Я познакомилась с ним во время путешествия в Индию, в которое отправилась вместе с братом. А потом мы с Гленом без конца разъезжали в поисках новых мест. Мы упивались своими чувствами в снегу и во льдах, на сверкающем, освещенном солнцем морском берегу, на широких, усыпанных галькой пляжах. Почему? Мы вовсе не хотели найти в природе свое отражение, не искали разнообразия. Мы ездили для того, чтобы познать мир и себя; только будучи вдвоем, мы увидели по-настоящему туман и бурю, вьюгу и летний зной.

Когда я жила одна, в разлуке с ним, когда он жил один, в разлуке со мной, мы были ни на что не годны, приходили в уныние. «Потерянный рай, как обрести тебя снова?» — жалобно вопрошали мы. А потом звали друг друга, кидались друг к другу. Архангел у врат рая освобождал нам дорогу. Мы брались за руки, падали друг другу в объятия, безгрешные, счастливые.

Я не отпускала Глена и после того, как оказалась во власти другого. Ах, боже, я не могла порвать с другим. Гордон завладел мной, я присохла к нему. Но и он не мог ничего сделать с Гленом — Глен оставался со мной, и я всегда помнила о нем.

У меня были платья, которые Глен мне подарил. Он привозил их из своих странствий. Он ездил в Индию и Восточную Азию. В конце концов и ты отправился в Восточную Азию, Эдвард. Когда ты туда поплыл, мне показалось, что ты что-то почувствовал и последовал некоему зову; тебя тянуло пройти по следам Глена. Он привозил мне платья из Китая, я их носила. Гордон не мог этому помешать… пока не принялся рвать их. Долгое время все, что я надевала, решительно все, выбирал и покупал Глен. Пусть я не жила в его доме, не была его женой, все-таки я ощущала его присутствие.

То голубое платьице было последним. Ты видел Глена, видел во время каникул у моря.

…Море было как зеркало. Мы быстро продвигались вперед. Только бы нас не трогали. Море, о, боже, я терпеть не могу моря. Нестерпимый блеск! Меня от него воротит. Мы поедем в Азию, Джонни, пошлем к черту эту жалкую Европу. Договорились? Ты мне клянешься? Клянусь. Мы там останемся. Поселимся в Гонконге или в Шанхае или отправимся в Мандалай. Ты мне клянешься? Под столом клочья его военной формы. Он должен был сидеть внизу. Я пропал. Ты оставил меня одного, Джонни. Не оставляй меня одного, куда мне деться…

Элис:

— Человек голодает, но проходит время, и он забывает о своем голоде, отвлекается от него. Так было и со мной. Голод перестал ощущаться как голод, я только чувствовала: мне чего-то недостает. Это походило на изнурительную болезнь. Меня постоянно мучило что-то. А какую тоску я испытывала!

…Почему она мне все это рассказывает? Изливает душу. Время, когда со мной без конца разговаривали, миновало. Теперь меня больше не развлекают. Она почувствовала себя свободной. И я ей помог. Но разве я этого хотел? Я хотел правды, честности. Меня использовали в своих целях. Я пошел на войну во имя дела, о котором ничего не знал… И зачем только я переступил порог этой комнаты!

…То была опустошенная войной страна. Наумбургский собор. Она так долго стояла. Потом села на скамейку, повязала голову платком. Почему мать здесь сидит? Разве их сюда заманишь? Разве их сюда привезешь? Они больше не придут. Всех их отправили в Россию, во Францию, в Италию. Они больше не придут. Останутся там. Пусть земля им будет пухом. Там они попали в плен, заколоты, потоплены. Их послали в Африку. Они полегли в песках, умерли от жажды. Они остались там. Пусть земля им будет пухом. Но почему их погнали на эту войну, кто это придумал? Вы в силах ответить на это? Быть может, они сами пошли на войну. Все вы здесь им порядком надоели. Господин священник, вы были тут и уговаривали их. И вы внесли свою лепту. Идите на все четыре стороны! Это вас должно устроить. А что делает мать? Стучится. Пусть себе стучится. Я заткну уши. Она подошла к церковным вратам и стала колотить в них кулаками. Она плакала и всхлипывала. Я заткну уши. Так делал доктор Мартин Лютер, он начал писать свои тезисы, первый, второй, третий, четвертый. Послушайте только. Те, кого это касается, пусть слушают. Она барабанила руками в дверь. Била в нее ногами.

Мать звала сына. Протестовала. Плакала, требуя справедливости и правды…

— Я не хочу оправдываться перед тобой, Эдвард. Но ты должен все знать. Ты обязан понять. Без тебя я не зашла бы так далеко. Я чувствую, что ты мне поможешь. Без тебя я не смогла бы спастись. Да, теперь все хорошо.

И Элис, глядя в потолок, громко сказала «Глен», еще раз громко произнесла это имя. Она как с горы покатилась. Впервые после многих десятилетий она заговорила свободно. Никогда в жизни ей не дышалось так легко. Шутка ли, ведь она могла сказать прямо, сколько вытерпела на своем веку и чем насладилась. Конечно, у них с Гленом была счастливая пора, но на их любви тяготело проклятье. Теперь она хотела поведать о своем чувстве всему свету и гордо взять под защиту это чувство.

Ее душа была переполнена.

Святой Антоний прогнал меня, загнал в мое логово, но я не хотела залезть в него, я туда не войду, не могу, побудь все же со мной… Убирайся, искусительница!.. Я не искусительница, я просто человек, и ты должен стать человеком, должен понять, что такое человек; ты должен вести разумную жизнь, не жить так, как пришлось мне. Иди, посмотри, как я пляшу.

Я — Саломея и в то же время Иродиада, да, развратная Иродиада, которая сидела рядом с царем на троне, пила с ним и целовалась на глазах у всех. Это — я. Теперь я ничего не отрицаю. Я — свободна, добилась свободы, заработала ее за эти долгие годы — говори что хочешь, но такими нас создало небо, и такими мы должны быть. Иначе непонятно, почему, почуяв свободу, люди становятся ужасно счастливыми… Ах, не мучайся же, Глен, к чему все людские муки; Бог не так уж зол. Он отослал нас не в тюрьму, а на землю, где над нами солнце и милый месяц, небо и счастливые звезды, где вместе с нами нежные растения и звери. Никто нас не терзает, не истязает — все это придумал сам человек, ибо он не чувствует себя свободным, машет кулаками и обречен на насилие.