Читать интересную книгу Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

С удивлением Эдвард пробежал эту главу, перевернул книгу…

Вот вам природа, чудесная, невинная, замечательная природа, которой они поклоняются, ибо все, что она создает, будто бы прекрасно и целесообразно, даже красиво — например, цветы, снежинки; все это достойно поклонения точно так же, как изысканные костюмы наших дам и господ. Точно так же, как красивые слова, с которыми они обращаются друг к другу. Одни живые существа уничтожают других. Челюсти, зубы, клыки — все это творения природы. Смерть, нет, убийство глубоко угнездилось в мире.

И это чувствуется. И накладывает свой отпечаток на каждого из нас. Перестаешь доверять даже себе. В человеке есть что-то порочное, от чего он хочет избавиться. Оно мучает его. Он хотел бы оказать сопротивление. Кажется, я напал на след. Хорошо бы отвлечься, но не выходит. Барахтаешься без толку и все равно начинаешь все сначала. Почему человек, который вырос во тьме, стремится к свету? Гордон пришел к изящной прелестной женщине. Зачем? Рассказал ей о себе, о Хейзел, о всей этой мерзости. Неужто только для того, чтобы замарать ее? Конечно, нечто подобное присутствовало. Но самое главное — он хотел излить душу и хотел, чтобы Элис ему поверила. Она должна была посочувствовать ему, как врач.

Я представляю себе отца. Микеланджело. Так он пришел к ней. Постучал в ее дверь, может быть, он был тогда таким же, каким был я, вернувшись с войны в грязи, в смятении.

Он задал ей задачу.

Кажется, она это поняла.

Кажется.

Не совсем поняла.

А что из этого получилось?

Эдвард отложил книгу. Целый день он раздумывал, иногда впадал в дремоту. Он так и не вышел из своей комнаты.

Вечером все началось сначала.

…Чтобы она посочувствовала… Ведь она должна была посочувствовать, как врач, который, изучив болезнь, исцеляет. Это была ее миссия по отношению к нему, да. И вот вам результат. Результат. Она не сумела стать врачом. Больной заразил врача.

Эдвард взял из шкафа Шекспира, нашел «Гамлета» и стал листать его.

Но почему отец поднял руку на меня? Что я ему сделал? Ведь это был их спор.

Он меня не любил. Я вспоминаю, что однажды, когда я был еще мальчишкой, он тоже хотел меня побить, я удрал, и он пришел в ярость, погнался за мной, я заперся у себя в комнате, он начал барабанить в дверь. Пришла мама. Слава богу, а не то бы он наверняка поколотил меня. Почему? Что я ему сделал?

Что я вообще мог ему сделать? Он меня ненавидел; однажды, когда мама появилась в разгар ссоры, я бросил ему это в лицо. Отец пожал плечами. Не знал, что сказать; он молча ушел. Не осмелился сказать «нет». Был смущен. Не в силах был отрицать.

Вот что говорится в «Гамлете»:

Призрак.

Да, этот блудный зверь, кровосмеситель,Волшбой ума, коварства черным даром —О, гнусный ум и гнусный дар, что властныТак обольщать! — склонил к постыдным ласкамМою, казалось, чистую жену…

«Мою, казалось, чистую жену» — как правильно! Он дал «постели датских королей стать ложем блуда и кровосмешенья».

Отец держался за нее. Ей он был не нужен. А может быть, все-таки нужен. Я невольно вклинился в их отношения. Тут-то он размахнулся и захотел ударить.

Что собирается сказать мама? Что она может еще сказать мне? На следующий день Эдвард неохотно поднялся к ней. Напоследок прочел несколько строк из «Гамлета»:

               Но являть упорствоВ строптивом горе будет нечестивымУпрямством: так не сетует мужчина;То признак воли, непокорной небу,Души нестойкой, буйного ума,Худого и немудрого рассудка.

Я скажу ей это. Ах, если бы кто-нибудь согласился пойти к ней вместо меня.

Эдвард стоял на лестничной площадке перед потемневшей картиной, на которой были изображены Плутон и Прозерпина. Почему, во имя всех святых, они не снимут эту картину? Хорошо еще, что она с каждым днем темнеет. Я бы вообще запретил писать картины и ваять статуи. Напрасно люди пытаются удержать то, что нельзя удержать, да и не следует удерживать.

Клянусь: прежде чем покинуть этот дом, я сорву со стены картину.

Эдвард все еще держался за круглую деревянную шишечку перил.

У меня мелькнула мысль: оставить дом. Мысль эта только что пришла мне в голову. Я хочу этого… определенно.

Стоя на площадке, он хмуро, неохотно и тоскливо смотрел на дверь комнаты Элис (теперь он понял, что боится).

Ах, если бы только избегнуть этого разговора. Что со мной случилось? Мне ведь было так хорошо с ней. Что мне предстоит на сей раз?

Сердито и воинственно нахмурив брови, гордо откинув голову, придавливая подушку сцепленными на затылке пальцами, Элис лежала на своем диване. Ее серо-голубые глаза были широко раскрыты, полны жизни.

В чем состоит грех? Саломея пляшет, чтобы получить голову Иоанна. Это — грех? Я думаю об обманщике, который похитил у меня жизнь. Под подушкой лежит оставленное им письмо — оно валялось среди его старых бумаг: это короткое письмецо пришлось мне по душе, радует меня, поднимает настроение; его письмо для меня — бальзам.

«Я был дураком. Удерживал тебя. Не мог отказаться от тебя. Всему виной прошлая моя жизнь, которая тебе известна. Я буквально прилепился к тебе. Держался за тебя. Но теперь — довольно. Теперь я знаю, какая ты; с тех пор как вернулся Эдвард, мне все ясно. Можешь уходить. Я выпроваживаю тебя. Вместе с Эдвардом. Запрещаю тебе жить в моем доме».

Вот что такое Гордон. Он не дописал письмо. И убежал сам. Правильно сделал. Да, он меня раскусил. Я получила свободу для греха: для всего, чего хочу, даже для того, чтобы стать Хейзел Крокер. Может быть, я еще раз встречусь с ним позже как Хейзел Крокер. Благослови его Бог за то, что он ушел. Еще лучше было бы, если бы он выгнал меня.

Вашей утонченной Элис, светской дамы, больше не существует. Возьму-ка я метлу и, как положено ведьме, вылечу верхом на метле через трубу.

Эдвард шел по следу Гордона Эллисона, хотел уличить его. Я приняла участие в погоне (я смеюсь, я счастлива), но при этом выдала себя. Эдвард ничего не знает; впрочем, не исключено, что он догадывается, он о многом догадывается, болезнь сделала его проницательным. Он всегда казался себе Гамлетом, которому выпало на долю раскрыть кошмарное преступление… «Кровосмеситель… склонил к постыдным ласкам мою, казалось, чистую жену». Чистая жена давно склоняется к тому, чтобы не быть чистой. С чистой покончено. Да, мы пребывали с тобой в постыдном сожительстве, и теперь я поняла почему — потому что мы брат и сестра; я — такая же, как ты, а ты — такой же, как я (разве я могла тебя спасти?).

Вошел Эдвард. Элис лежала на диване, закинув руки за голову, сцепив пальцы на затылке; она смотрела на него из-под полуопущенных век, кончиком языка облизывала верхнюю губу.

Моя мать… Кто она такая?

Она торжествует.

И зачем только я вошел в эту комнату?

Рядом с диваном на ковре лежала куча старых газет. Эдвард сразу узнал пожелтевшие полосы. Газеты были из той кипы, которую он сбросил с кушетки на чердаке; на этой кушетке он потом заснул и услышал все, что происходило между Гордоном и Элис, услышал и о себе.

Мать показала на газеты.

— В них ты найдешь репортажи о судебных процессах над Крокер, а также сообщения о ее смерти. Некоторые писали, что Крокер невозможно было уличить, но что в конце концов ее настигла справедливость. Справедливость! Она имела все, что хотела. По окончании процесса Эллисон отправился путешествовать. Ужасная смерть Хейзел буквально преследовала его. Он как-то пожаловался мне: у него такое чувство, словно его самого убили. Он ездил по свету, изменил имя; тут-то и началось его возвышение; однако, попав в хорошее общество, он не порывал с преступным миром, с преисподней. Десять лет спустя я увидела эту Эстел, убийцу своей соперницы Хейзел; тогда ее только что выпустили из тюрьмы. Эстел ничего не знала о женитьбе Эллисона. В своих письмах к ней он ни словом не упомянул об этом.

И вот однажды она появилась у нас. Вы с Кэтлин уже бегали. В высшей степени странная ситуация. Посреди бела дня к тебе вторгается некто из преступного мира, из преисподней. Бывшая арестантка захотела навестить друга прежних лет. В фешенебельном доме ее принял уважаемый, солидный господин. Ах, как неловко. Я оставила их одних. Но он скоро позвал меня. И я все поняла. Мы опустили занавес над прошлым. Перенесли его на другую сцену. Гордон пожелал, чтобы помощь Эстел оказывала я.

В то время как Элис говорила, по лицу ее пробегали радостные блики — воспоминания. Эдвард не поднимал глаз, ему было стыдно.

Меня здесь нет. Она не знает, что я в комнате.

…На лестнице стояла пожилая женщина. Это было в Париже на Монмартре. Каменные ступени, ведущие к собору Sacré-Coeur, ярко освещало солнце. Была адская жара, прохожие редко поднимались в этот день по лестнице; тут я хочу стоять, сынок, после войны, поджидать тебя. И еще женщина бегала на вокзалы. На вокзалах происходили исключительно важные события. А представители власти сидели у себя в учреждениях. Часы приема написаны на дверях. Есть надежда, что позже мы получим известие.