унижения окружающих, но никто из них не использует его больше, чем дьявол, и нигде он не достигает такой красоты, как в «Зейделиусе, Папе Римском»36.
Зейдл уступает аргументам дьявола и вступает в лоно церкви, принимая имя Бенедиктуса Яновского. Достигнув вершины, он решает написать трактат, окончательно и бесповоротно опровергающий Талмуд. Дьявол-рассказчик разливается соловьем об ученых достижениях Зейдла (ключевые слова выделены полужирным курсивом):
Фар эйн веге гот Зейдл зих фарнумен цу гефинен найе рай- ес фун Танах, аз ди невиим гобн клоймершт форойсге- зен Йешус кумен ун зайн мисе-мешуне ун зайн тхиес-га- мейсим. Эр гот ойх геволт аройсдринген дем кристлехн дас ал-пи хохмес-галогик, астрономие, ун хохмес-га-теве. Зейдл’с хибер гот гезолт верн, легавдл, а гоишер яд- хазоке, а шрифт, вое зол Зейдлен авектрогн фун Йонев глайх ин Ватикан. (Y 281)
Кроме того, Зейдл вознамерился отыскать в Библии свежие доказательства того, что пророки уже предвидели рождение, муки и воскресение Христа. Еще он собирался подкрепить истинность христианской религии доводами из логики, астрономии и разных естественных наук. Трактату Зейдла предстояло стать для христиан тем же, чем для иудеев была Мишне Тора Маймонида, и перенести автора из Янова прямо в Ватикан. (R 157)
И именно теперь Зейдл претерпевает кризис веры:
Зейдл гот онгегойбн айнзен, аз бай ди арейлим из гор- ништ азой войл. Ди галохис гобн мер ин зинен дос голд ви дем опгот. Ди предикер ин ди ботей-туме зенен фул мит амерацес. Псуким фун Танах ин дем брис-хадоше верн ге- фелшт ун фаркриплт. Фил галохим конен ништ кейн ворт латайн. Ойх зейер пойлиш лошн из фул мит грайзн. (Y 282)
Зейдл начал понимать, что и у гоев дела обстоят не лучшим образом. Духовенство больше заботилось о презренном металле, чем о Боге. Проповеди были полны ошибок. Большинство священников не знало латыни, но и по-польски цитировало тексты с искажениями. (R 157)
Судьба Зейдла не трогает рассказчика. А с чего беспокоиться, если дьявол знает то, что Зейдл, похоже, забыл: что все иноверцы — это всего лишь арейлим, язычники; их молитвенные дома — ботей-туме, дома скверны; распятие было мисе-мешуне, гротескной насильственной смертью, а главное, что их Бог — всего лишь оп- гот, идол? Тщательно стараясь не упоминать сакральное и профанное в одной фразе, не оговорив разницы между ними, дьявол может сравнить трактат Зейдла, написанный на латыни, только с гоишер (гойской, иноверческой) версией Мишне Тора Маймонида, и то лишь после слова легавдл, означающего «не рядом будь упомянуто». В других случаях он не хочет даже произносить имя Иисуса и вместо этого говорит о шикуц мешоймен, «мерзости запустения», упомянутой в конце книги Даниила (Y 282). От начала до конца, по форме и по содержанию, вербальная агрессия дьявола против всего, что принадлежит «им», не оставляет никаких сомнений в том, что не будет никакой сделки, лжи и продажности, несмотря на его попытки соблазнить аскета и ученого Зейдла.
«Отторгнувший все традиции и правила романтический герой — подходящий объект для опыта»37. В соответствии с этим испытанным приемом Зейдл предназначен для чего-то истинно великого. В своем фанатичном стремлении к абсолютному знанию он перестает верить в правду и ложь любого происхождения. Но после крещения пути назад уже нет. Он отрезан и от иудаизма, и от христианства, ослеп и стал нищим. Он осознает тщетность поисков и приходит к выводу, что награда за интеллектуализм — иллюзия. Зейдл, одинокий внутренне и внешне, внезапно испытывает прозрение:
И внезапно явился я, Искуситель. Несмотря на слепоту, он увидел и узнал меня.
— Зейдл, — сказал я, — готовься. Наступил твой последний час.
— Ты ли это, Сатана, Ангел Смерти? — радостно воскликнул Зейдл.
— Да, Зейдл, — ответил я, —я пришел за тобой. И ни раскаяние, ни исповедь не помогут тебе, так что можешь зря не стараться.
— Куда ты возьмешь меня? — спросил он.
— Прямо в геенну.
— Если существует геенна, существует и Бог, — проговорил Зейдл дрожащими губами.
— Это ничего не доказывает, — отрезал я.
— О, доказывает, — сказал он. — Если существует ад, существует и все остальное. Если ты не иллюзия, то не иллюзия и Он. А теперь неси меня туда, куда надлежит. Я готов. (Y 287, Е 352-353, R 160-161)
Будучи героем романтического произведения, Зейдл, став слепым нищим, оказывается достоверным свидетелем. Но истина, открывшаяся ему в момент смерти, опровергает все постулаты современности, не исключая и кредо романтизма. Человек — это результат, а не причина творения, и несмотря на все его попытки управлять миром силой одного разума, над ним существует Судия и Суд. Никакого конфликта между нами (служащими Богу) и ими (поклоняющимися идолам) никогда не было. Истинно мудрый человек никогда не соблазнится христианством или очарованием Просвещения, ведь и то и другое стремится к тщете. Обращение — это победа сил зла, отречение от понимания основного различия между природой Бога и природой человека. Радостное принятие Зейдлом адских мук означает ироническую победу над силами тьмы, ведь Израиль несокрушим, покуда он стоит на коленях перед своим Создателем.
«Если нет Бога, — кричит Кириллов в «Бесах» Достоевского, — то я Бог!» Башевис стал писателем, чтобы снова и снова задавать свои метафизические вопросы — и отвечать на них с точки зрения другой стороны реальности. С тех пор как Гоголь заставил черта поселиться в украинской деревушке, а Достоевский изобразил богоборческий порыв человека, современная литература считала силу йейцер горе враждебной и могущественной. Со времен рабби Нахмана конфликт между верой и разумом не поднимался до таких высоких сфер. Возвращение Сатаны в роли рассказчика и главного действующего лица означало возвращение ко времени, предшествовавшему потопу, когда судьба творения висела на волоске. И случилось в Лето Господне тысяча девятьсот сорок третье — непостижимая громада зла низвергнута была на евреев народами, которые утверждали, что они христиане. Если жизнь на земле продолжится, то найдется метафизический противовес этому злу. «Если ты не иллюзия, — кричит Зейдл дьяволу, — то не иллюзия и Он!» После Канта и Ницше Зейдл вновь возвращается к негативной теологии лу- рианской каббалы.
Рассказывание историй означает также возвращение к миру благочестия, чрезвычайно еврейскому как по стилю, так и по содержанию. Яростная полемика рассказчика с христианством оттеняет критику еврейских ересей, последние из которых зародились к востоку от польско- советской границы и породили толпу еврейских комиссаров, отчаянно и неудачно пытавшихся стать фример фарн пойтгст, святее самого папы. У Башевиса был один ответ