Читать интересную книгу Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

Она вымылась с ног до головы и приняла душ. До конца дня она пролежала в своем шезлонге в купальном халате; она спала, спала до вечера, а потом появилась за столом и поразила Эдварда своим счастливым видом, удивительным мечтательно-радостным выражением лица.

На следующий день долгие утренние часы, которые Элис провела в кровати, дожидаясь чаю, она думала о том, что ей еще предстоит выполнить свой долг перед Эдвардом — открыть ему правду, всю правду.

Неужели он ее осудит? Все это время он был со мной, он взрослый, взрослый человек. Я не хочу ничего скрывать от него. Я не должна, не желаю иметь от него тайн.

Долгая ночь лжи миновала.

Элис тщательно привела себя в порядок. На сей раз она прорепетировала улыбку перед зеркалом; впрочем, улыбка скоро уступила место нежно-задумчивому выражению лица. Сохраняя это выражение, она и направилась в комнату к сыну. Ей было стыдно и боязно. Ведь та позорная сцена на чердаке разыгралась в его присутствии. Все равно она должна предстать перед ним, хотя бы для того, чтобы выслушать его приговор. (Сама она, однако, уже вынесла себе оправдательный вердикт: сняла обручальное кольцо.)

Увидев мать, Эдвард просиял. Он сидел у окна и, как только мать появилась, пошел к ней навстречу, обнял ее. Он ласково прижимал ее к себе и не выпустил, когда она заплакала.

— Мама, успокойся. Мы будем вместе. Я всегда с тобой.

— Тебе не обязательно оставаться здесь. Тебе надо уйти отсюда. Поверь.

— Мама, о чем ты говоришь!

Элис было несказанно приятно сидеть с ним рядом, держать его за руку. (Она думала: если бы Гордон увидел нас, он начал бы отпускать язвительные замечания, любой ценой он помешал бы нам. Я счастлива, ибо долгая ночь миновала.) Опять из глаз у нее брызнули слезы.

Элис поглядела на сына:

— А ты, как твои дела, мой мальчик? Дядя Джеймс говорил: у тебя все в порядке.

Она заметила, что лицо у него спокойное, ясное. Он стал взрослым. Поистине.

— Я чувствую себя здоровым, хорошо сплю. Доктор сказал: браво. Мы своего добились. Ведь это безусловно был смелый эксперимент. И для него как для врача он представлял интерес. В один прекрасный день Кинг намерен был описать все с точки зрения медицины… По его словам, это — драматическое исцеление с помощью самоанализа. Знаменательно, что лечение проходило без врачебной поддержки и врачебного руководства! Разве мне помогли бы его консультации? Я сказал ему: войны выигрывают на поле боя, а не в помещении генштаба.

— Что он ответил?

— Вы правы. Но это могло кончиться так или эдак; могли возникнуть также непредвиденные трудности и тому подобное. А для меня это означало, что я сам веду лечение. Оно касалось только меня, а не врачей.

— Ты, стало быть, чувствуешь себя хорошо?

— Вполне хорошо, мама. Мне все ясно. Я совершенно свободен.

После этого наступила пауза.

— Я стал размышлять обо всем лишь несколько дней назад, мама. А до этого как бы заново родился — вроде бы мое судно приплыло из-за океана только вчера, — поэтому я не мог заниматься деталями. Сейчас я постепенно вхожу и в них.

— О чем ты думаешь? Чем именно занимаешься теперь?

Эдвард взглянул на мать. Взял ее правую руку и стал разглядывать хорошо заметный рубец.

— На руке у тебя тоже была кровь. И на шее. И кофточку он тебе разорвал.

— Да.

Эдвард приподнял голову. Ее милый сын, ее судья. Знаю, он начнет спрашивать, а я буду отвечать; я могу отвечать свободно, с той свободой, какую завоевала.

Обручальное кольцо я больше не ношу.

Глядя в пол, он прошептал:

— Отца нет. Он на тебя накинулся. Пришел в ярость при виде меня. Знаю, я всегда вызывал у него неприязненное чувство, даже ненависть. Он хотел меня удалить, что я ему сделал?

Она закусила губу.

— Ты ему ничего не сделал.

— Теперь ты сидишь со мной так спокойно. Я рад, что тебе лучше, мама. Сделай и ты одолжение. Расскажи мне обо всем прямо: без художественного обрамления и без иносказаний; как же это получилось? Кое-что я уже знаю. Он держал тебя на привязи, но ты ведь свободный человек, а он не тюремщик… Почему ты не ушла от него? Сейчас у меня ясно всплыла в памяти сцена на чердаке. Когда я спал на чердаке, вы тоже были там, и вы подрались. Он был в крови, ты звала на помощь. В чем дело?

— Продолжай.

— И это… это я уже пережил, будучи маленьким ребенком. Во мне жило воспоминание — стрела застряла у меня в теле, я рос, а она все сидела. Ты мне объяснишь, мама? Можешь объяснить?

Она держала правую руку сына в своих руках, погладила ее, положила его ладонь себе на щеку, поцеловала.

— Мой милый мальчик, мне так приятно слышать твои слова.

— Ты решила мне все рассказать, мама?

— Решила. — Элис опустила голову. — Решила это уже давно. — Она оглядела комнату. — Не возражаешь, если я прилягу на кушетку? Мне что-то нездоровится.

Элис легла, ей не хотелось видеть его до тех пор, пока она говорит. Она намеревалась рассказать ему все напрямик (все ли?), все, что она думает, что ее занимает. Пусть это станет ясным и для него и для нее самой.

В том, что случилось, что неминуемо должно было случиться, она не была виновата. На всем свете не нашлось бы человека, который мог бы судить об этом столь правильно, как Эдвард, ее сын; он разделил ее судьбу; она стала его собственной судьбой, начиная с появления на свет и до той поры, когда разразилась война и он убежал из дому. Ему пришлось заплатить за все дорогой ценой — поставить на карту тело и душу.

Положив голову на подушку и устремив взгляд к белому потолку, Элис чувствовала, что ее сын рядом, здесь, в комнате. Она подумала об этом, и ей стало необыкновенно хорошо. Теперь ей и впрямь захотелось говорить.

Как Плутон похитил Прозерпину

— Да, ты получишь объяснение. Надеюсь, оно тебя не очень взволнует. Раньше я не смогла бы его дать. Но теперь он покинул дом, который я построила вместе с ним. Наша семья распалась. Только ты и я еще держимся вместе.

Эдвард! Человек не должен соединять то, что разделено Богом. В любовных повестях и драмах обычно рисуются мужчины и женщины, которые тянутся друг к другу, но которых разлучают либо родители, либо обстоятельства. Чаще, однако, в жизни происходит обратное, Эдвард.

Я была молоденькая, веселая и наивная девушка, чем-то похожая на дочь богини Деметры — позже ее увидел во мне Гордон Эллисон.

(Вся ли это правда, Элис? Ты ведь знаешь, что это неправда. Теперь ты знаешь это наверно, но все равно говоришь.)

— Ты не застал в живых моего отца и мою мать, Эдвард. У нас с дядей Джеймсом была счастливая юность. Отец был владельцем крупной типографии, богачом. Я училась чему хотела. Много путешествовала с мамой и компаньонкой. Дядя Джеймс взял меня с собой во вторую поездку в Индию. Да, я была в Индии.

— Ты об этом никогда не вспоминала. (Ты заколебалась, Элис? Ты ведь хотела рассказать все, как было.)

— Я откладывала — ждала, когда ты станешь взрослым, — а потом воспоминания потускнели в моей памяти, другие мысли вытеснили Индию. И еще учти, Эдвард: вскоре у нас в доме и во всем мире стали твориться дела, о которых не принято было говорить. Да и здесь, в нашем доме, нельзя было произносить некоторые имена, хотя я с ними никогда не расставалась. Почему нельзя? Были ли они связаны с преступлением? Нет… Всего лишь со счастьем. Однако это счастье другой ненавидел. И поскольку он его ненавидел, постепенно вообще прекратились всякие разговоры о счастье. Счастье, даже иллюзия счастья, оказалось под запретом.

У меня были приятели и приятельницы. Я воспитывалась в доме, где всегда толпились люди; мой отчий дом был открытым домом и отношения в нем были сердечные, искренние. Ничего не скрывалось. Секретов не принято было заводить. И когда казалось, что кто-либо из нас затаился, темнит, другой сразу начинал беспокоиться, докапываться до сути, помогать, облегчать. Никто не хотел расставаться друг с другом. Мы жили одной семьей. Тайная любовь, о которой не ведает ни одна живая душа, — возможно, заманчива. Но как унизительно, если тебя заставляют навсегда замолчать, если на том, к чему ты привязан, без чего не можешь жить, ставят клеймо, запретительный знак, клеймят позором… Впрочем, буду рассказывать по порядку.

В нашем кругу не было таких, как Гордон Эллисон. Я сочла бы сумасшедшим всякого, кто сказал бы: в будущем тебя ждет судьба рабыни.

Однако эта судьба ждала меня, и клянусь, Эдвард, до сих пор я не могу понять, как это получилось.

Кем он был? Недавно он представился нам как Микеланджело. А теперь послушай историю Гордона Эллисона, за которого я вышла замуж и с которым жила до самого недавнего времени.

Отчасти это и моя история. И твоя тоже. На сей раз тебе рассказывают не балладу, не кельтскую сагу, не жития святых, а столь же реальную быль… сколь реально то, что ты пошел в армию, высадился во Франции, плыл по Тихому океану, сколь реально то, что ваш крейсер разбомбили.