«Он назовет меня своей женой и благоуханием вербены, как называл раньше».
Чи-Чио-сан все еще так его любила и так обманывалась – нужно было иметь каменное сердце, чтобы не посочувствовать ей. Потом явился Шарплесс с письмом от Пинкертона. Было ясно, что это означает. Но Чио-Чио-сан упрямо верила, что Пинкертон по-прежнему любит ее. Шарплесс мягко пытался открыть ей правду, но она не желала ничего слышать. Консул уже готов был сдаться – а музыка нарастает, переходит в зловещее крещендо, – когда она внезапно бросилась в дом. И вынесла на руках ребенка. Крошечного мальчика. Она стояла и держала его на руках с гордым взором. Музыка поднимается до невыносимо высоких нот. Вступают тромбоны, фаготы и валторны, а потом раздается оглушительный звук большого гонга.
«А как же он? – поет Чио-Чио-сан и проходит вперед с ребенком. Ее голос стремительно поднимается ввысь, к самому небу. – Неужели он забыл и о нем?»
Шарплесс потрясен.
«Это его ребенок?» – слабым голосом спрашивает он.
«Кто видел японского ребенка с голубыми глазами? – поет она. – Взгляните на его рот, на его золотые волосы».
Я почувствовала, как Джос замер рядом со мной. Я бросила на него взгляд, но он не плакал. Ни одной слезинки. Я поняла, что все его внимание сосредоточено на декорациях и костюмах, а не на музыке и сюжете. А потом я машинально взглянула вниз, стараясь разглядеть в темноте Питера. Я спрашивала себя, плачет ли он – скорее всего, плачет – он такой же сентиментальный, как и я. Уж он бы не бросил Чио-Чио-сан, с чувством подумала я. О нет. Он бы поступил порядочно. Теперь Чио-Чио-сан, все еще убежденная, что Пинкертон – ее, украсила свой домик цветами, надела свадебное кимоно и принялась ждать. В конце концов она уснула. Я чувствовала, что по мере того, как усиливается драматическая ситуация, зал следит за тем, что происходит на сцене, все с большим напряжением.
Наконец появляется Пинкертон, со своей женой и Шарплессом. Шарплесс напоминает ему: он всегда знал, что Чио-Чио-сан будет испытывать к Пинкертону глубокую привязанность.
«Да, – запел Пинкертон. – Я понимаю свою ошибку. И боюсь, что никогда не буду свободен от этой муки. Никогда! Я – трус!»
Да, думала я, ты действительно трус.
«Я трус!» – пел Пинкертон. Увидев, что Чио-Чио-сан зашевелилась, он убегает.
Как может мужчина, кто бы он ни был, а уж тем более храбрый морской офицер, – думала я, – убежать от женщины и от маленького ребенка? До меня со всех сторон доносились приглушенные всхлипы, когда Чио-Чио-сан осознала страшную правду.
«Все умерло для меня! – рыдала она. – Все кончено!»
Наступил ужасный момент прощания с сыном.
«Это ты, мой маленький? – ласково поет она. – Надеюсь, ты никогда не узнаешь, что Чио-Чио-сан умерла ради тебя… Прощай, мой родной. Ступай поиграй».
Повсюду вокруг меня раздавались всхлипы. Я сама старалась удержать слезы, но в какой-то момент они все-таки полились из глаз. Я не могла смотреть, как она взяла ритуальный меч отца и вонзила в себя. Послышались сдерживаемые рыдания и вздохи. Музыка, снова зазвучав громогласно, постепенно начала стихать и смолкла совсем.
После того как опустился занавес, скрыв безжизненное тело Чио-Чио-сан, тишина длилась секунд тридцать или около того. А затем публика начала хлопать. Аплодисменты становились все громче и громче, пока не стали оглушительными. Теперь люди кричали «Браво!» Я тоже хотела, но не могла – чувствовала себя совершенно опустошенной. Я вытерла мокрые щеки накидкой. Тяжелый занавес разошелся в стороны, и один за другим на сцену стали выходить исполнители.
– Браво! Браво! Бис! Внезапно Джос поднялся.
– Меня тоже ждут на сцене, – шепотом объяснил он мне. – Встретимся в фойе.
Теперь кланялась Чио-Чио-сан, она широко раскинула руки, с благодарностью принимая аплодисменты и розы, дождем падающие к ее ногам. Публика, стоя, хлопала и выкрикивала одобрительные возгласы, но мои глаза все еще были полны слез. Еще долго не смолкал гром аплодисментов. Затем на сцену вышли дирижер, режиссер и Джос, и аплодисменты возобновились с новой силой. Они поклонились, заулыбались и захлопали музыкантам оркестра, еще не покинувшим оркестровую яму.
Когда приветствовали первую скрипку, я взглянула в партер и увидела, что Питер вытирает глаза. Постепенно аплодисменты стихли, и в зале снова зажгли свет. Возвращаясь к реальности, я чувствовала, что меня охватывает паника. Что мне делать? Оставаться в зале, пока не схлынет толпа? Я не вынесу, если встречусь на выходе с Питером и с ней. Я решила остаться, но вскоре всех зрителей попросили покинуть зрительный зал. Пришлось идти к выходу в общем потоке. Я смотрела на лица вокруг себя – все были расстроены и измучены. Многие явно плакали во время спектакля. Пережитые на сцене события были такими значительными, такими трагичными – все равно что наблюдать за распятием приговоренного к смерти. Мы спускались по лестнице в фойе; мои глаза по-прежнему были полны слез. Одолев лестницу, я беспокойно оглянулась, боясь увидеть поблизости Питера и Энди.
Я повернула голову на долю мгновения, не больше, но и этого оказалось достаточно, чтобы контактная линза выскочила из глаза. Боже! Она исчезла. Перед глазами все поплыло, я почувствовала, как она падает, краями легонько коснувшись щеки. Господи! Для полного счастья только этого мне и не хватало! Вокруг толпились люди. Испугавшись, что кто-нибудь сейчас на нее наступит, я опустилась на колени и начала ощупью искать на ковре, поскольку почти ничего не видела. Вокруг меня толпа расступилась, и кончиками пальцев я с удвоенной энергией принялась ощупывать пол.
– Вы потеряли линзу? – спросил какой-то мужчина. Я кивнула. – Позвольте вам помочь.
– Большое спасибо.
– Жесткая или мягкая? – спросила женщина.
– Жесткая, – ответила я. Все расплывалось перед глазами, но я все-таки разглядела, что мне помогают искать линзу несколько человек.
– Слава богу, что она не мягкая, – вступил в разговор еще один голос. – Потерять мягкие – совершенный кошмар.
– Правда?
– Да. Они высыхают и рассыпаются, да и отыскать их гораздо труднее.
– …с другой стороны, их легче носить.
– …ну, я так не считаю.
– …нет, их можно носить гораздо дольше.
– …лично я предпочитаю твердые.
– …нашел! Нет, это блестка с платья.
– …еще немного, глядишь, и найдется.
– …мои с затемнением.
– …перейти на очки – в любой день.
– Вы давно их носите? – спросил меня кто-то.
– Не один год, – ответила я. – Я их редко теряю. Но сегодня она взяла и выскочила…
Приятно, конечно, что мне помогают, но я себя чувствовала абсолютной дурой. Джос обязательно разозлится. Спустится сюда после своего оглушительного триумфа и обнаружит, что его подруга ползает по полу.