Я прислонился к стене, озадаченно разглядывая злополучную решетку. Похоже, дальше мне не пройти. Открутить ее можно только сидя у кого-то на плечах. Значит, придется удовольствоваться тем, что уже известно, и возвращаться. А заодно выяснить, реально ли будет спускаться по тросам с клетчаткой. И идти потом уже с группой — от этого места вслепую, полагаясь только на мой дар. Скверно, но другого варианта на данный момент нет.
Из-за диафрагмы до меня доносились привычные, хорошо знакомые запахи: кто-то хотел спать, кто-то злился, кто-то испытывал голод. Там, в операторской, все было спокойно — никакой тревоги, никаких опасений. Никто нас с этой стороны не ждал.
Я вернулся к той части коридора, где спустился, и назвал себя трижды дураком. Я не мог допрыгнуть до отдушины, как ни пытался. Проклятые пять футов отделяли меня от лаза, и преодолеть их не было никакой возможности.
Я сел у стены, надел ботинки, зашнуровал и принялся думать. Диаметр решетки превышал диаметр отверстия — она свинчивалась внутрь. Если попытаться зацепить за нее якорь — решетка встанет на ребро, но застрянет в проеме. И тогда я смогу влезть наверх. Главное — чтобы лапа удачно ухватилась за секции.
Через пару минут я влез в воздуховод и облегченно выдохнул. Затем поставил решетку на место, прилепил рядом тепловую метку и пополз назад, к шахте.
52
Уснуть я не смог даже на час. Сначала шагал из угла в угол флата, снедаемый беспокойством. Причем нервничал из-за всего сразу — и из-за Вена, сейчас уже добравшегося до Полиса, и из-за происшествия на фермах. Если спустить случившееся на тормозах, клянусь фуражкой Первого Адмирала, и суток не пройдет — весь Даунтаун заговорит о том, как я чуть не угробил половину микрополей на ферме. Доверять марципановскому «все останется между нами» я не собирался.
Не то чтобы я чего-то боялся, но я видел, как изменилось отношение к Вену. Ведь совсем недавно его с охотой приветствовали, окликали, жали руки, хлопали по плечу — к нему тянулись. А вчера, когда мы зашли в столовую… Не знаю, что почувствовал Вен, а только складка на его лбу стала явственней, и брови поползли к переносице, и еще он шагнул вперед, точно мог загородить меня от неприязненных взглядов. Но не надо было быть эмпатом, чтобы ощутить общее напряжение — клан неприязненно присматривался, оценивал, обсуждал, осуждал и ждал. Ему было непонятно, зачем такой парень, как Невен, связался с чужаком. Со мной.
Я сбросил ботинки и лег на кровать, уткнувшись носом в подушку, вдыхая запах Вена. Лежал и думал, насколько это ненормально — вот так вот сходить с ума, цепляясь за иллюзию его присутствия. Никогда со мной такого не было — чтобы я скучал постоянно, чтобы боялся думать о плохом, а при мыслях о хорошем в животе разом восторженно ухало, точно в начинающем спуск лифте.
Я знал, что должен бы прекратить. Вернее, не так — я знал, что не должен был начинать. Потому что самостоятельно закончить у меня теперь духу не хватит.
Конечно, Вен сказал «никого нет, только ты и я», и я не сомневался — он говорит искренне. Но правильно ли это было — для него? Я-то всегда оставался одиночкой — не умел и боялся сближаться с людьми. А тут, внизу, жили совсем по-другому. Они были роднее друг другу, и пусть среди прочих попадались такие типы, как Дорсет, все равно общая атмосфера казалась какой-то… домашней, что ли. Они были близкими друг другу людьми, знали друг про друга все, переживали и выручали, каждый был на своем месте. А я стал песчинкой, попавшей в хорошо смазанный и исправно функционирующий механизм. Если бы не голод — кто знает, может, меня бы и перемололо в общих жерновах, пристроив где-то на задворках общественного устройства. Но на фоне обострившейся неприязни к верхним малой кровью обойтись не получалось — история на ферме это подтвердила. Обидно, что из-за меня и Вен будет теперь отторгаться остальными.
Да, думал я, обнимая подушку, конечно, Вен сильный, он справится, и ему даже хватит благородства ни в чем меня не упрекать. Но я не смогу заменить ему всех — родных, друзей, знакомых, — и рано или поздно он оглянется вокруг и поймет, что из-за меня оказался отгорожен от тех, кто ему дорог.
Поэтому я решил настоять на разбирательстве у Гренделя. Сейчас еще рано — я кинул взгляд на хронометр, — но часов в восемь надо к нему наведаться, иначе потом неизвестно, смогу ли вырваться из лазарета.
Я никогда не был доносчиком, но мне не оставляли иного выхода. Если я не пойду к Гренделю сам, то есть фактически не предложу главе клана исследовать себя на правдивость — у каждого появится право считать, что я лгу о своей непричастности к диверсии. А мне этого было не надо. Совершенно.
Следовало поступиться принципами, если я хотел оставаться с Веном. А я хотел. До дрожи, до судорожно стискивающих подушку пальцев. С ним я мог быть самим собой, а без него… а без него мне и быть-то не хотелось.
Я встал, сходил в душ, сменил одежду, надел ботинки, посмотрел на хронометр и отправился — сначала к Гренделю, а потом в лазарет. Пожалуй, там мне тоже придется расстараться — не думаю, что любой член клана с радостью доверит мне свое здоровье.
Грендель выслушал меня молча, задал пару вопросов и отпустил. Я даже не понял — поверил или нет. Так что в лазарет пришел ничуть не успокоенный. Хотя там нервничать оказалось некогда — Блич моментально задействовал меня помогать ему делать профилактический осмотр.
Разумеется, я только заносил данные в систему, с остальным старший брат Вена управлялся сам. За три с половиной часа через его руки прошло человек сто, наверное — от малышей до пожилых людей, и он почти не заглядывал в предыдущие записи. Как он все про них помнил, я представлял смутно. Сам бы в жизни не разобрался. Хорошо еще, у всех посетителей имелись электронные карты.
Пока Блич работал, меня посетила мысль, что и лекарем-то я буду неполноценным — ну что я могу? Залечить открытую рану? Снять приступ? Облегчить боль? А все остальное, из чего складывается профессия врача? Я ведь даже диагност никакой, не говоря о прочем — поставить капельницу, сделать укол, назначить лечение…
Здесь, в Даунтауне, я действительно был никчемным придатком без места, и встроиться в жизненный уклад мне по-прежнему не грозило.
К полуденной рынде Блич решил, что пора пообедать, и я отправился в столовую. Откровенно говоря, у меня в желудке уже голодно урчало — я забыл позавтракать.
Тамир выдал мне два термоса, и мы с Бличем поели в лазарете. Молча, потому что он одним глазом вглядывался в какие-то записи на экране. Он вообще, как я заметил, старался на меня смотреть поменьше. Похоже, даже ему я стал не слишком приятен, хотя изначально мне показалось, что он неплохо ко мне относился. Я огорчился, конечно, но виду старался не подавать.
После еды потянуло в сон. Тем более что с осмотрами на сегодня, похоже, было покончено, а в палате никого не оказалось. Видимо, и Раду, и Бена действительно отпустили. Я выбросил использованную посуду в утилизатор, уселся в уголке и начал клевать носом.
— Блич, — спросил я, чтобы хоть немного развеяться, — а вы вдвоем с Норой дежурите, да? Вдвоем тяжело.
— Есть еще Роб, но Катерину, его мать, разбил инсульт. Он сейчас за ней ухаживает, так что мы пока вдвоем, — Блич все также не отрывался от экрана. — Ты пробовал лечить простуды?
Я подумал.
— Кажется, нет. А разве надо? В Скайполе при первых симптомах давали выпить какую-то таблетку — и все проходило… Или у вас таких нет?
— Есть. Я спросил на случай, если с сырьем для синтезаторов станет совсем плохо. От каких лекарств мы можем отказаться и положиться на тебя.
— Я не знаю, Блич, — серьезно сказал я. — Мне никогда не приходилось себя по-настоящему испытывать. Наверху я лечил только брата, маму… ну и девочку одну… нечаянно. А здесь — ты все сам видел.
— Грендель решил, что ты хорошо владеешь своим даром? — Блич наконец-то оторвался от записей и взглянул на меня.
— Скорее, что я не причиню вреда — ни себе, ни людям.