В Балаклаве скопилось всяческой артиллерии - наземным частям Приморской армии не пробиться. Вот и шлют нас, шмурмовиков, усмирять "ди канонне" в порту и окрестностях города. Летим восьмеркой в сопровождении двух пар ЛаГГ-3, я - ведущий второй четверки.
Давая задание на КП, комполка сказал, что прикрывать меня будет парой "Дух Сталинграда". Я оглянулся на своих ведомых, те улыбнулись, довольные.
После взлета, когда группа легла на курс, меня удивило отсутствие у Журавлева ведомого. Спросил по радио:
- "Двойка", что такое? Почему вы в гордом одиночестве? Ответьте, я - "чертова дюжина"... (Тринадцать- номер моего самолета.)
- Отпустил напарника на грешную землю, мотор дымит, как паровоз Стефенсона... Да ты не бои-и-ись, без него сладим...
Я промолчал. На этот счет у меня была собственная точка зрения. Желание "сладить" в одиночку и возможность "сладить" - вещи разные... Но тут ничего не поделаешь, бог не выдаст - свинья не съест. Предупредил только воздушных стрелков, чтоб не хлопали ушами, следили внимательно за воздухом.
К Балаклаве подлетали со стороны солнца - вражеским зенитчикам сбивать нас крайне неудобно. Командую своим начать маневр и тут замечаю, что мой конвой в единственном числе тоже принимается выделывать фигуры, как бы копируя падение сухого листа, но не совсем. Скользя, проносится надо мной влево, разворачивается, должно быть для осмотра задней полусферы, и - обратно, но уже надо мной, засекает опять, что творится за нашими спинами.
"Хитро..." - оценил я как бывший истребитель. Зенитные батареи ударили залпом. Впередилетящая группа перешла в пикирование, мы - следом. Бухта щетинится огнем. Под нашими крыльями пунцовые взблески - пошли эрэсы, еще ниже - сыплются бомбы. Выход из атаки левым разворотом. Зататакал вдруг крупнокалиберный пулемет моего стрелка.
- Не трать боезапас! - осадил я его, считая, что он строчит по наземной цели. - Впереди еще ого-го...
- Так я ж по "мессу"...-протянул тот обиженно.
- А-а... Ну, тогда валяй... Только не в божий свет!..
Подумал: "Все идет точно по гнусно-классической схеме: "мессершмитты" выше нас сзади, на фоне солнца мы их не видим. Теперь, на выходе из пикирования, - солнце слева, "мессерам" не мешает гвоздить нас, что они и делают". В эти короткие секунды штурмовки замечаю мелькнувший справа силуэт ЛаГГ-3. Даже не сам самолет, а бортовой помер "2". Это Журавлев. И еще замечаю трассы из его пушек. Все это возникает мгновенно и столь же стремительно исчезает.
И тут я опять вижу его, он выныривает откуда-то из-под моих "илов" и как ни в чем не бывало продолжает свой маневр, копируя падающий лист.
- "Двойка", как обстановка? - спрашиваю.
- Возникли разногласия с одним "мессом", в остальном нормально.
- Ну и как, выяснил с "мессом" отношения?
- Угу... Глянь вниз направо, видишь пузыри на воде? Это он пускает...
Да, я видел и пузыри, и действия комиссара в бою: умные, расчетливые, надежные - и сказал ему спасибо.
Это всего лишь эпизод, один боевой вылет из тех двух десятков, которые он выполнил при штурме Севастополя. Летал и на свободную охоту, и на разведку над морем и сушей. Он значительно преуменьшал свои результаты, полагая, что кроме Ме-109 уничтожил всего-то десятка полтора автомашин, подловил на горной дороге и свалил в ущелье пушку вместе с тягачом, разогнал по степи какое-то конское подразделение и еще и еще многое... Но стоило ли мелочиться, вспоминать?
Вспомнил об этом позже, когда по окончании Крымской кампании большинство летного состава было награждено, а комиссару Журавлеву - шиш! Его даже не представляли. Точнее, наградной лист был составлен и подписан всеми, кому положено, кроме одного: непосредственного шефа замполита полка Журавлева - полковника Дрыпова, начальника политотдела дивизии. Видимо, он имел собственное мнение о Журавлеве и его действиях и питал к нему начальственное нерасположение.
Для нас, летчиков, это не было секретом; земля слухом полнится, а мы встречались едва ли не каждый день. Дрыпов не раз отчитывал Журавлева:
- Много времени отдаете летанию и мало - идеологическому воспитанию личного состава на земле. В полку царит разболтанность.
- Из чего вы это взяли? Да, я летаю. А вам хотелось бы, чтоб я не дело делал, а лишь болтал о нем по стоянкам-землянкам? Так есть на то в эскадрильях пропагандисты, агитаторы, парторги. Они проводят разъяснительную работу под моим контролем. Это их повседневные обязанности, иначе зачем они существуют? Или мне опять навязывается незавидная роль политрука авиаэскадрильи недавнего прошлого? Тогда летный состав улетал в бой, а политруку вменялось, стоя на аэродроме, напутствовать летчиков, поднимать их боевой дух лозунгами: "За Родину! За Сталина! Вперед, орлы!" А что было делать чудакам, коль летать не умели? Мои же действия, думается, не идут вразрез с задачами партии, с моей совестью коммуниста.
- По вашей логике, так и мне, начальнику политотдела дивизии, следует бросить политическое обеспечение боевой работы соединения и кувыркаться в воздухе подобно вам?
"А вообще-то не мешало б тебе отведать кислого снарядного дымка..." - подумал Журавлев язвительно и, не вступая в пререкания, дипломатично отмолчался. Об этой и других стычках мы знали давно, еще на Тамани в станице Джигинской, над которой с рассвета до темна небо гудело: штурмовики под прикрытием истребителей долбали резервы противника на Керченском полуострове. В один из этих многотрудных дней Журавлева вызвали в политотдел. Неожиданно. Вместо сопровождения группы "илов" полетел в станицу Старотитаровскую. На высоте могли прихватить егеря, шаставшие по Тамани, до их точки через пролив - рукой подать. А на посадке тем более держи ушки на макушке. Потому и полетел бреющим.
Разогнав приличную скорость, выскочил точно на середину посадочной и пошел на иммельман. Выполнил чисто и, сразу же убрав газ, спланировал на посадку. Только успел зарулить на стоянку и вылезти из кабины, как Дрыпов - собственной персоной... Доложил ему о прибытии, а тот:
- Весьма рад, что прибыли живым... С иммельмана на посадку - это, знаете ли... Что за фокусы?
- Парить нынче высоко в небесах - значит в небесах и остаться...
- Взыскание получите позже, а сейчас получите в политотделе тезисы доклада ко дню сталинской Конституции и допишите раздел о делах вашего полка. Понятно? Понять было несложно, одно неясно; что могло стрястись, пришли Дрыпов тезисы в часть посыльным? Спрашивать агрессивно настроенного полковника не стал, смотался в станицу, сунул в карман листки доклада и скорее обратно, в полк. До вечера еще успел слетать на многострадальный Эльтиген, а ночью взялся за доклад. Это, как обычно, были тщательно вылизанные вариации на заданную тему... Пришлось вставлять не показатели, а большие куски тяжелой, горячей, неведомой Дрыпову боевой жизни: только на Северном Кавказе погибло более тридцати летчиков, считай - целый полк!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});