Дело происходило при ясной погоде на глазах тысяч людей. Финал представления привел передний край в такой восторг, что солдаты стали подбрасывать каски и пулять ракеты в честь победителей. Даже я не выдержал, распахнул фонарь кабины и показал журавлевской паре большой палец.
Между тем истребителям прикрытия не обязательно сбивать самолеты противника, задача у них более важная: сохранить своих подопечных, отсекать вражеские истребители от групп штурмовиков. Конечно, ежели подвернется недотепа, вроде попавшегося сержанту, тут ловкий боец маху не даст. В остальных же случаях требование одно: сам умри, но противника к сопровождаемым не подпусти. У прикрывающих истребителей боевой счет ведется не по количеству уничтоженных фашистских самолетов, а по тому, сколько раз они сопровождали своих без потерь
В тот день отличившаяся пара совершила еще три боевых вылета, а вечером под крылом еще не остывшей машины сержанта, на кабине которой появилась белая звездочка - знак первой личной победы, собрались члены партбюро эскадрильи. В протоколе записано:
"Как отличившегося в боях за освобождение Северного Кавказа принять летчика-комсомольца В. П. Антонова (это фамилия сержанта. - И. А.) в члены ВКП (б) с месячным испытательным сроком". Первую рекомендацию дал ему Журавлев. Хочется снова упомянуть о неискоренимой привычке "Духа Сталинграда", за которую бог знает сколько выговоров влепило ему начальство различных рангов. Сам он помалкивает об этом по сей день, а я знаю только, что впервые его наказали в Баксанах - выгнали из ЗАПа на фронт, однако наука впрок не пошла. Короче, возвратившись с задания, он распускал группу на посадку, а сам, оставаясь над аэродромом в "сторожах", на случай появления непрошеных "гостей", разгонял свой самолет до максимала и делал на малой высоте несколько "бочек", "иммельманов" или проносился боком на крыле.
Такой его трюк и засек однажды сам комдив, оказавшийся на аэродроме.
- Это что за архаровец бесчинствует там? - взвился генерал.
Командиру полка ничего не оставалось, как доложить, кто это. Комдив завелся еще больше, вызвал Журавлева.
- Безобразие! Это вы подаете подчиненным такой пример?
- Именно подчиненным, товарищ генерал. Воздушные бои зачастую приходится вести на предельно малых высотах, ведь мы конвойные! А летчики не приучены, боятся земли, не верят в возможности самолета. Вот я и показываю на практике, что можно делать при нужде и как делать. Лучше раз увидеть, чем...
- Вас никто не уполномочивал на это. Вы зам командира по политчасти, извольте заниматься своим делом.
- Показ и проверка в бою мое наипервейшее партийное дело.
- Так то в бою! А на аэродроме шальные гробы мне не нужны! Замечу еще раз- получите строгое взыскание, а сейчас объявляю вам выговор.
- Есть, выговор! - козырнул Журавлев и уже через два часа пронесся низко над землей вверх колесами при бурном восхищении всего аэродрома.
После этого уж и командир полка стал ворчать, на что Журавлев ответил с завидной непреклонностью:
- Лучше жизнь отдать за собственные убеждения, чем менять их ежечасно в угоду начальнику.
Управленцам дивизии, разумеется, стало известно о вызывающем поведении и неосторожных высказываниях Журавлева. Это было расценено как предумышленный подрыв престижа нелетающего руководства и самовыпячивание, самореклама замполита- карьериста. Летая наравне с рядовыми летчиками, он-де стремится таким образом заработать дешевый авторитет и одновременно унизить старших по должности. Не иначе как прицелился на место командира полка.
В таком духе говорили о Журавлеве почти в открытую и в политотделе, и в управлении дивизии. Страшный для врага в воздушном бою, он плохо ориентировался в интригах, терялся перед происками канцелярских "жучков". Терялся и тяжело переживал несправедливость. Завистливое шипенье, придирки тех, кто сам давно перестал летать в бой, угнетали "Дух Сталинграда", хотя он прекрасно знал, что зависть живуча и проявляет себя при всех социальных формациях, во все века. Это так, но на войне кому завидовать? Неужто тем, кто идет на смерть? Оказывается, можно. То есть их славе, почету. Завидуют те, кто, достигнув чинов и отличий, притормозили... Иным из них уже не хочется рисковать, а чужие успехи по-прежнему не дают покоя. С неприязнью поглядывают они на подчиненных, честно исполняющих свою ратную работу.
Мы говорили об этом с Журавлевым вечером, сидя на берегу незамерзшего Ахтанизовского лимана. Погода стояла ясная, звезды высыпали миллионами, серебрилась водная гладь. Как всегда при антициклоне, потягивал сиверок, любимый ветер Журавлева. Он говорил: "Мой, родной, рязанский..."
Понятно было его настроение, но уж очень угнетенным показался он мне. Чтоб рассеять невеселые раздумья, я попытался шутить.
- В общем-то, - говорю, - люди вокруг хорошие, желают тебе добра и долгой жизни. Из-за чего сыр-бор? Что ты летаешь не по чину много? Так товарищи хотят спасти тебя от смерти, и только. Логично?
Журавлев хмуро покосился на меня, затем все же улыбнулся, и его округлое лицо стало удивительно простодушным.
Логика, которую я подсовывал, была ему чужда. Такие, как он, обиду не глотают, не таят ее, они ею мучаются. Ведь бьют свои!
- А погода вроде меняется, - вздохнул Журавлев. - Нога заныла - спасу нет. "Барометр" его не ошибся, погода действительно стала хуже некуда. Ветер повернул из "гнилого угла", нагнал какого-то странного тумана не сплошняком, а полосами: то аэродром намертво запечатает, то перегородит Керченский пролив. Но летать все равно нужно, крымскому десанту без авиации - крышка. И летали. Как? Сам не знаю. Летали, не видя ни воды, ни земли, с единственной, пожалуй, надеждой, что земля родная не захочет до срока принять нас в свое жесткое лоно.
О каком прикрытии истребителей могла идти речь в такую погоду! Тут дай бог нам, "горбатым", не порубать друг друга винтами. Зато немцам лафа, их аэродром в Багерово, рядом с Керчью. Сунется наш брат без прикрытия - они тут как тут. Отбивайся кто как может.
Прошло полгода нашего сидения на Тамани. Опять наступила весна. Апрельский ветер, воспетый поэтами и проклятый моряками, наконец унялся. Утро выдалось погожим, видимость, как летчики говорят, - миллион на миллион, лишь над яйлой Таврических гор, поросших буковыми лесами, дым, пыль, мгла. Сегодня восемнадцатое число, наступление на Крым продолжается.
В Балаклаве скопилось всяческой артиллерии - наземным частям Приморской армии не пробиться. Вот и шлют нас, шмурмовиков, усмирять "ди канонне" в порту и окрестностях города. Летим восьмеркой в сопровождении двух пар ЛаГГ-3, я - ведущий второй четверки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});