– Ну что ж, сноха, ты умело ведешь мое хозяйство. – Ливелин снисходительно улыбнулся. Ему начинало казаться, что он ошибался в этой женщине. Она остепенилась, стала более ответственной. А еще она стала стройнее, отчего ее лицо казалось теперь куда более приятным. Она всегда была милой, но теперь – и это не обошли вниманием придворные поэты – она стала настоящей красавицей. Ливелину это нравилось. Ему очень не хватало дочерей, которые после замужества покинули дом. Даффид же все больше времени посвящал ведению дел в графстве, так что старику приятно было сидеть у камина в доме, где его всегда ждали милые, живые девушки из окружения его снохи.
А еще ему не хватало Джоанны. О, как же он тосковал по ней! В последнее время Ливелин все чаще думал о смерти. Годы тяжким бременем легли на его плечи, сгибали крепкую спину, воля к жизни угасала. К счастью, у него был Даффид, которому можно было передать дела. Теперь пришло время обратить свои помыслы к Богу.
Он тяжело вздохнул и сел у огня. Лучи солнца пробивались в окно его покоев. О, как же он хотел, чтобы поскорее пришла весна! Зима слишком затянулась. Она оставила его меж двух огней: его сыновья снова были в ссоре. Даффид – спокойный, разумный; его Ливелин и выбрал наследником. Граффид же – романтичный, безрассудный, постоянно воюет с соседями и зятьями. Граффид повергал Ливелина в отчаяние, но он любил своего старшего сына, наверное потому, что узнавал в этом честолюбивом молодом человеке самого себя. Кроме того, он обожал своих четверых внуков. Оуэйн – тихий, серьезный, очень похож на свою мать; Ливелин – умный, общительный; Родри еще совсем маленький, но уже мечтательный, музыкальный ребенок, а недавно на свет появился четвертый – его назвали Даффидом. Ливелин подозревал, что то был жест примирения между двумя братьями. Пора бы снова навестить их. Может, дня через два он почувствует себя достаточно хорошо, чтобы оседлать лошадь.
Он встал с кресла и направился к письменному столу, на котором возвышалась стопка писем. На том, что лежало сверху, красовалась печать Честеров. Вспомнив об Элейн, Ливелин нахмурился. Она снова вмешалась в его жизнь, испортила похороны Джоанны, осквернила память об этом событии. В том месте, где находится могила Джоанны, нужно основать францисканский монастырь. Братья будут вечно молиться за ее душу, своей святостью смывая память о той страшной ночи. Одна мысль об Элейн выводила Ливелина из себя. Как она могла? Как ей вообще пришло в голову отправиться ночью в лес на какую-то могилу? Как она могла позволить этой женщине совершать бог знает какие обряды, чтобы воскресить мертвеца? Он взволнованно постукивал пальцами по крышке стола. Разумеется. Элейн не отдавала себе отчета в том, что происходит.
Неужели Ливелин действительно в это верил? Лорд Честер заверял его, что его дочь абсолютно невиновна, и тем не менее…
Но теперь никто ничего не узнает. Ронвен исчезла, избежав наказания. Если верить слухам, ее забрал дьявол, которому она поклонялась. Ливелин снова почувствовал, как бессильный гнев вскипает в нем, растекается по телу и пульсирует в висках. Он решительно повернулся к мальчику-слуге, стоявшему в углу комнаты в ожидании приказаний.
– Принеси мне что-нибудь выпить, скорее! И позови клерка.
Он закрыл глаза ладонью и облокотился на стол. Ему нельзя так сильно волноваться, это вызывает адскую головную боль. Нужно успокоиться и вернуться к письмам. Он потянулся к стопке. Рука слегка дрогнула, не находя цели. Плотная ткань рукава скользнула по столу, послышался легкий стук. Упала чернильница. Ливелин растерянно смотрел, как густая черная струйка медленно поползла по темным доскам. Комната закружилась, боль стала просто невыносимой. Коротко вскрикнув, он сдавил руками виски и опустился на стол; пальцы его бессильно соскальзывали, ногти вонзались в пропитанное чернилами дерево.
Когда слуга вошел в комнату, Ливелин лежал на полу. Черные капли срывались с края стола и падали на искаженное судорогой лицо.
VIII
Фозерингей. Март 1237
Пламя постепенно разгоралось. Его языки лизали заднюю стенку камина, оплетали дрова и жадно набрасывались на сухие ветки, которые Элейн заботливо подбрасывала им. Промерзшее дерево затрещало, и она испуганно оглянулась. Звук был слишком громким, кто-нибудь мог его услышать. Дверь была заперта, ключ торчал в замке. Свечи давно догорели, в комнате было темно. Элейн была одна. Она бросила в огонь последнее полено и застыла на минуту, закутавшись в шаль. Снаружи дождь нещадно хлестал по крыше. Джон вместе со своими управляющими ускакал в Нортгемптон, чтобы увидеться с королем. Она решила остаться, желая хоть немного побыть в одиночестве. Джон поверил тому, что она плохо себя чувствует, и уехал с надеждой, что она наконец-то забеременела.
Несколько недель назад Элейн собрала травы на выгоне. Она спрятала их в маленький сундучок, ключ от которого был только у нее; Лунед думала, что в нем хранятся письма. Сегодня была ночь полнолуния. Хотя ни один луч лунного света не в силах был прорваться сквозь облака, Элейн чувствовала его там, за пеленой дождя. Она ощущала его магическую силу, его защиту.
Ей понадобилось время, чтобы набраться смелости и решиться осуществить то, что она задумала. Ее переполняло чувство вины за смерть Ронвен (если, конечно, она была мертва) и злость на Джона. Ей не хватало Сенидда, она сожалела о его смерти. Но, в конце концов, это Джон виноват во всем! Если бы они с Сениддом не проследили за ней тогда, ничего бы не случилось.
Что-то произошло между ней и Джоном. Возможно, это началось еще раньше, когда она отправлялась в долгие прогулки, скача туда и сюда между Шотландией и Уэльсом. Но теперь она повзрослела. Теперь она чувствовала себя равной ему, и эта независимость все чаще давала о себе знать. В ту ночь, когда муж избил Элейн, в ней проснулось это мятежное чувство и вернулась потребность сесть на лошадь и умчаться одной, куда глаза глядят. Но теперь рядом с ней не было верного Сенидда, всегда готового сопровождать ее.
Элейн поднялась на ноги. Она развязала шнурок, и ночная сорочка соскользнула на пол. Вдали от огня было холодно, и ее тело быстро покрылось гусиной кожей. Она отперла сундучок и бережно достала из него серебряное блюдце, ложечку и пучки трав. Смешав травы на блюдце, она подошла к открытому окну, положила руки на подоконник и воззвала к небу. Ледяные капли дождя падали на ее холодные плечи. Затем, не давая себе возможности опомниться, Элейн бросила травы в огонь. Густой удушливый дым наполнил камин и распространился по комнате. У Элейн закружилась голова, она упала на колени и начала что-то бессвязно бормотать. Когда дым рассеялся, она приблизилась к огню, внимательно вгляделась в его блики и тихим, но уверенным голосом позвала Эиниона.