небо.
Элен, не отрываясь, молча смотрела в раскрывшуюся над ней алую бездну. Там, внизу, Хранитель горел в священном огне, и с ним пылали остальные. Вдруг она почувствовала легкий толчок, а потом жар, разлившийся по жилам, захватил и ее, разбудив дремавшую силу. Ревя и беснуясь, сжигая все на своем пути, огненная волна несется ввысь, будто река, собирая ручьи и наполняясь мощью, стремится влить пенные воды в вечный океан. Элен запела. Ее голос, вплетаясь в могучий хор, растворился в нем, и когда все голоса, слившись в один, рванулись вверх, небо сдалось. Раздался грохот, гулом отдавшийся далеко в горах, и солнечный водопад хлынул, обливая Святилище горячим светом. В ярящемся потоке жрецам явились боги и внимали их речам и просьбам. А в самых недрах светового потока, там, в беспредельной вышине, жрице Единого на миг открылись его помыслы, и, постигнув их, она смирилась и склонила перед его огненным взором свою гордую голову. Солнечный дождь иссяк так же внезапно, как и начался. Смерч разомкнул свои кольца. Кончилась песня. Обессиленные обрядом жрецы медленно сходили с постаментов. Итис, держась рукой за ступени, опустился на землю. Элен в задумчивости сошла с камня и подошла к нему. Хранитель хрипло дышал, дрожащей рукой отирая с лица капли пота.
— Обопрись о мою руку, почтенный, — тихо предложила Элен. Он лишь качнул головой, подняв к ней лицо. В ввалившихся глазах потухло божественное пламя. Лишь серый пепел носился по сожженным садам его души. Элен ужаснулась, не в силах привыкнуть.
— Боги жестоки, — прошептала она. Хранитель лишь слабо улыбнулся.
Но вскоре силы вернулись к нему, и молчаливая процессия спустилась в долину. Там их уже ждали исполненные благоговейного почтения служители и отвели жрецов в приготовленные для них покои.
На следующий день Элен и ее спутники возвращались в столицу. Перед отъездом княгиня даже не попыталась увидеться с Итисом, зная, что он откажет в приеме. Когда она уже садилась в седло, его слуга с глубоким поклоном передал ей записку, в которой Элен прочла: “На скале место для двоих. Не противься знаку Единого”. Она секунду подумала, а потом сказала слуге:
— Передай господину, что я с радостью покоряюсь воле богов.
Вернувшись в Дол-Раэн, княгиня, как всегда после таинства, собрала жрецов и обратилась к ним:
— Боги говорили с нами. Теперь наш черед говорить с Раэнором, сообщить народу волю богов. Завтра вы отправляетесь в путь. Помните, вы — посредники между великим небом и землей. Будьте милосердны и терпеливы. Не отказывайте никому в слове надежды. Щедро дарите божественную милость.
— А как же благословение Единого? — заволновались жрецы. — Ты говоришь так, будто не поедешь с нами!
— Единый говорил со мной, но благословения не дал, — спокойно произнесла Элен. Со всех сторон раздались недоуменные возгласы:
— Как? Почему?
— Я не принесла жертву, которую он от меня требует. — Казалось, княгиня говорит о пустяке, так безмятежно было ее лицо. Жрецы заговорили меж собой, не скрывая растущую тревогу. Наконец один из них не выдержал:
— А что мы скажем народу? И так ли уж велика жертва, что ты не хочешь ее принести?
Элен невозмутимо произнесла:
— Не вам судить, велика ли она. А народу скажете, что жрица Единого посетит их чуть позже. И пусть готовятся — благословение будет особым. Теперь идите. Да будет легкой ваша дорога.
На следующий день, проводив торжественную процессию, сопровождаемую радостными толпами празднично одетых горожан, Элен вернулась к делам. Гобеленовый зал ломился от посетителей. Ирлинг падал с ног от усталости. Княгиня выслушивала доклады, принимала решения, разбирала тяжбы, выносила приговоры… И так несколько дней подряд. А там подошло заседание Совета, как всегда бурное и трудное. И надо было примирять непримиримых, унимать распри, вникать в любые мелочи. И если в последние годы все это необъяснимо ее раздражало, то теперь Элен неожиданно для себя погрузилась в хозяйственные и политические дела страны с головой. Казалось, ее не волновало ничто, кроме сбора урожая, строительства северной дороги, неприятностей на восточной границе, посольских приемов, пополнения казны… Но в глубине души в ней жило ожидание вещего знака, обещанного ей в Святилище.
Разведчики медленно продвигались на север. Глаза устали скользить по окружавшей их голой степи. Мертвые стебли высохшей травы с шорохом ломались под копытами изможденных лошадей. Понимая, что бедные животные долго не протянут, Велемир клял себя за упрямство. Не послушался Угарда, и теперь, видно, придется навсегда оставить своего любимца Ветерка здесь, в проклятых северных землях. Разведчики тщетно искали воду, но вместо обозначенных на карте озерец и речушек находили лишь их выстланные ссохшимся илом днища, окруженные сожженным зноем вереском, ковылем и сабельником. Изредка им попадались разрушенные колодцы, с осклизлого дна которых разведчики вычерпывали теплую вонючую воду и пили, подавляя приступы тошноты. Маячившие на горизонте горы приближались. За ними было море. Разведчикам казалось, что именно море избавит их от кошмара, начавшегося в первую же ночь их похода. Тогда впервые они увидели, как небо по краям побагровело. Как будто пожар охватил всю землю, скрытую от них горизонтом. Всю ночь вспыхивали зарницы, а наутро далеко впереди заколыхались белые волны дыма. Солнце, изливая тусклый жар, горелым яблоком выкатилось на выцветшее небо. И нахлынул непонятный страх, не отпуская ни днем, ни ночью. На третий день пути Велемир отчетливо услышал пение. Далекие голоса исходили унылой жалобой. Сначала капитану показалось, что это вызванный жарой бред, но остальные признались, что тоже слышат похожие на пение звуки. Голоса не умолкали, а ночью песня превратилась в многоголосый вой, полный тоскливой злобы. Разведчики еле справлялись с обезумевшими от ужаса лошадьми. Те шарахались и дрожали, храпя и кося налитыми кровью глазами. Так продолжалось каждую ночь.
С первого дня похода, еще в Раэноре, когда скрылись из глаз белые стены Дол-Раэна, Хаггаром овладело спокойное безразличие. Арандамарец, опытный путешественник, в тягость разведчикам не был. Однако и радости им его присутствие не доставляло. На все вопросы он отвечал односложно, в разговоры не вступал. Лишь Велемир изредка нарушал ход его мыслей своими беседами, в которых больше говорил он, в то время как его собеседник только время от времени рассеянно ронял слова. Зной, жажда, страх мучили Хаггара так же, как и остальных, но все происходившее с ним арандамарец воспринимал, как сквозь пелену сна. Он все еще был оглушен произошедшими в его судьбе стремительными переменами. И странно, огонь, бушевавший за горизонтом и вселявший ужас в его спутников, Хаггару казался заревом надежды, оживавшей в его раненом сердце. Огонь будил в нем