повернулась к нему лицом, и он взглянул на нее с готовностью ее слушать, но именно эта готовность ей почему-то мешала. — Я хотела вам сказать… Наверное, я… я… Как глупо!
Она попятилась, наступая на край занавески. Он протянул руку, чтобы удержать ее, Лиза споткнулась и, оказавшись в его руках, внезапно застыла.
— Лиза, вы… вы…
На мгновение ей стало жутко, и она вырвалась из его рук. Он слепо пошел за ней. «Не надо», — взмолилась Лиза. Она забилась в ванную, заперлась на крючок, и ей никак не удавалось закутаться в короткое полотенце, чтобы немного согреться. Ее знобило. В ванной было темно, но Лиза не боялась темноты. Наоборот, ей страшнее было взглянуть на себя при свете, словно она бы увидела на своем теле отвратительное увечье. В детстве ее возили на грязи — лечить коленку, и когда ее впервые обмазали этой липкой жижей, Лиза взвизгнула от обиды, стала вырываться, кричать и плакать, как будто с ней произошло что-то оскорбительное. Ей объясняли, что грязь потом смоют, но она не слушала и вопила… То же самое испытывала она и теперь, только ее вопли были слабыми и беззвучными.
— Ты что затихла? — спросил из-за двери Никита. — Открой, я возьму одеколон.
— Здесь нет одеколона.
Она удивилась враждебности своего голоса.
— Тогда ватку со спиртом… я оцарапался.
Она подняла крючок и протянула ему пузырек со спиртом и вату.
— Что ты морщишься? Жжет?!
— Да, немного…
— Ты боишься боли?
— Я могу перенести сильную боль, но пустяковая царапина вызывает во мне панический ужас.
— Подумать только!
Он уловил издевку в ее словах.
— Лиза, зачем ты?
— Просто не говори о боли! Я прошу: не говори о боли! Прошу: не говори! Прошу! — закричала вдруг Лиза и, затихнув, снова опустилась на стул и закуталась в полотенце.
Алена не сомневалась, что позвони она Трухачеву, и он воспримет это как ее признание собственного краха. Со Славиком Трухачевым у нее был роман еще в те годы, когда институтской ватагой собирались у нее на Сретенке и, выпроводив родителей на кухню, устраивали танцы при свечах. Славик тоже был из числа центровых мальчиков, длинный, тощий, угрявый; он носил самые потертые джинсы с самыми живописными заплатами, в разгар веселья вспрыгивал на стол, стягивал с худых ребер рубаху и на глазах у всех трясся в конвульсиях, словно папуас в ритуальных плясках. В те благословенные времена, когда еще было открыто кафе «Ветерок», считавшееся притоном «московских хиппи», Славик появлялся там в костюме американского десантника, а затем одним из первых ввел моду на длинные солдатские шинели. Среди приятелей он ходил в героях, и Алена сама выбрала Славика. Хотя поначалу он не слишком обращал на нее внимание, она сумела внушить ему, что они достойны друг друга (как в шахматах: среди мужчин — среди женщин), и осторожно навела его на мысль, что они прекрасно смотрятся вместе и трудно отыскать более удачную пару. Вскоре Славик даже перехватил у нее инициативу и, исподволь направляемый ею, стал проявлять недюжинные старания, добиваясь ее благосклонности.
Когда на горизонте Алены появился Никита Машков, Славиком пришлось пожертвовать. Сравнение с Никитой было не в его пользу, и Алена убедилась, что при всех своих достоинствах Славик все же мальчишка и шалопай, с которым она чувствовала себя умной старшей сестрой. Славик переживал разрыв мрачно и театрально: несколько дней подряд пил, не появлялся дома и торчал под ее окнами. Его сумасбродства не трогали Алену, и когда Славик стал слишком назойлив, она его отчитала и выпроводила. Все ее помыслы занимал Никита, и на Славика попросту не оставалось времени.
Но вот и с Никитой все кончилось, и тогда она снова вспомнила о Славике Трухачеве. Алена вовсе не надеялась воскресить былую идиллию, напротив, была уверена, что Славик вряд ли ее простит, да она и не старалась бы заслужить его прощение. После бурного романа с Никитой Алена не ждала ничего подобного в будущем и, мирясь со скучным течением серых будней, стремилась жить одним прошлым.
Она позвонила Славику, и они встретились на Тверском бульваре, у нового МХАТа. С утра стояла духота, и Славик был в сомбреро, в пробковых сандалиях, с платочком на шее. Он сидел на нагретых каменных ступенях театра и накручивал на палец медную цепочку. Заметив Алену издали, он уже больше не смотрел в ее сторону и лишь мрачно разглядывал мелкие звенья цепочки.
— Что, тяжко? — спросил он, когда Алена села рядом, подстелив себе холщовую сумку. — Кто кого бросил, он тебя или ты его?
— Он меня, успокойся, — толстые икры Алены были стянуты высокой шнуровкой босоножек, сделанных на античный манер, и она с наслаждением вытянула уставшие ноги.
— Я спокоен. Мне что!
— Ты не страдал из-за меня? — ей хотелось услышать, что когда-то и он страдал так же, как она теперь.
— Фиг-то! Мне тебя было жалко…
— Я вижу, — Алена как бы позволила себе понять его так, как подсказывала ее умудренность в жизни.
— Что ты видишь, чудачка! Чтобы я еще киснул! Не дождетесь! Трухачев не из таких!
Он беспокойно задвигался, словно боясь, что ему не поверят.
— А я ужасно страдала, — шепотом произнесла Алена и в знак того, что она не рассчитывает на его понимание и сочувствие, сама же усмехнулась и заговорила о другом: — Что сейчас в кино? А то на этой даче сдохнешь от скуки! Да, а почему ты меня жалел-то?!
— Жалел? — не успевая следить за сменой ее настроений, он уже не помнил, что говорил сам.
Убедившись, что его фраза о жалости оказалась случайной, Алена окончательно успокоилась и повеселела.
— Ладно, куда двинем? Есть одно местечко, кафе «Бегемот»… Вообще-то оно называется иначе, но мы его так прозвали…
По-разбойничьи свистнув, она остановила такси. То кафе, в которое они ехали, Алена выбрала не случайно, рассчитывая застать там Никиту и Лизу. Кафе находилось неподалеку от университета, в экзотическом полуподвале с окнами-бойницами и сводчатыми потолками, стулья были сделаны в форме дубовых пней, а светильники напоминали летучих мышей, распластавших широкие крылья.
Алена не хотела, чтобы Никита и Лиза ее увидели, а рассчитывала просто понаблюдать за ними издали. Просто понаблюдать… вот они войдут, выберут столик, закажут… Никита не будет сводить с нее глаз, предупреждая каждое ее желание, а Лиза будет чувствовать себя растерянной и счастливой, как когда-то Алена. Он будет вполголоса рассказывать ей смешные истории, и его рука будет лежать на спинке ее стула. Алена с мудрым спокойствием скажет себе: «Суета сует…» Ей было одинаково горько и за себя и