спуститься по эскалатору вниз, и сразу повеяло прохладой от мрамора, всюду сохранялся запах только что законченной стройки, и было ощущение пустоты и незаполненности пространства. Они проехали по всем станциям — подземным и открытым, а затем вернулись к тумбе с афишами. «Устала. Зайдем к тебе», — сказала Лиза. В магазинах был обеденный перерыв, и работал только овощной. Они накупили яблок, капусты, огурцов, фруктовых соков в бутылках и со всем этим завалились к нему в пустую квартиру и устроили вегетарьянский буддийский пир. Лиза отламывала свежую булку и запивала апельсиновым соком, а Никита заваривал на спиртовке кофе.
Тренькнул телефон, накрытый диванной подушкой.
— Возьми трубку, — сказал Никита, но Лиза лишь беспомощно развела руками, показывая, что у нее набит рот.
Следя за спиртовкой, Никита прижал трубку плечом к уху.
— Алло!
Затем он долго слушал, что говорилось по телефону.
— Кофе! — вскричала Лиза, убирая с огня кофеварку с поднявшейся шапкой пены.
— Это был твой отец, — сказал Никита, положив трубку и снова накрыв ее подушкой.
— Зачем он сюда звонил?
— Зачем звонят в таких случаях! Чтобы спасти, уберечь, вырвать из злодейских рук!
— Почему же он не позвал меня к телефону?
— Вероятно, ему было легче говорить со мной…
— А что он сказал?
— Лучше не пересказывать.
— Это ужасно. Только что было так хорошо, и вдруг… — Лиза положила надломанную булку и поставила бутылку с соком, словно теперь все это утратило вкус и запах.
— Я замурую этот телефон в стену! Успокойся, — он хотел поправить ей прядку, но Лиза отдернула голову.
— Что он обо мне теперь думает! Его Лиза в чужой квартире!
— Хватит быть «его Лизой»!
— Разве я не должна любить отца! Я и так ловлю себя на том, что почти забыла о нем! Я три дня не была в больнице!
— Раз ты ловишь себя на том, что забыла, значит, ты еще не забыла.
— Как ты холодно это сказал!
— Мне жалко, что ты себя мучишь. Вот и сейчас: позвонил он, и ты уже сама не своя. Почему ты почти не вспоминаешь о матери? Неужели он тебе настолько ближе?
— Не вспоминаю о матери?! — Лиза вздрогнула.
— Ты мне ничего о ней не рассказывала… Ни разу.
— Просто я знаю все со слов отца, а он оберегает меня. Вообще он скрытный и не любит этой темы. Я только знаю, что они не ладили. По рассказам близких, мама была совсем другим человеком, но она рано умерла, и я ее почти не помню. Иногда пытаюсь произнести: «Мама… мама», а в груди словно сухая корка. Я ведь всю жизнь возле отца… Однажды весной соседские мальчишки пригласили меня на ту сторону водохранилища. Лед уже трескался, и мы перебирались по льдинам. У меня сердце падало от страха, когда льдины наклонялись и уходили под воду, но в то же время было удивительно хорошо от мысли, что я свободна, что надо мной нет никакой опеки, что я могу даже утонуть и никто меня не спасет. Но случайно я оглянулась и увидела отца. Он стоял за деревьями и готов был в любую минуту броситься меня спасать. Значит, случиться ничего не могло… Вот… и тебя замучила своими рассказами? Расскажи теперь ты что-нибудь, — Лиза отломила кусок булки и стала запивать ее соком. — К примеру, каким ты был в школе? В тебя влюблялись одноклассницы?
— Чисто женский вопрос! Ты же знаешь эти школьные романы!
— Я тебя ужасно ревную.
— К кому?
— Ну… — Лиза сделала неопределенный жест, — к воздуху.
Он рассмеялся.
— Давай пить кофе.
Они разлили кофе по чашечкам.
— Я уже совсем не думаю об отце, то есть вот сейчас впервые подумала, а до этого — совсем нет.
— Молодчина. В награду клади себе сахар.
— А в школе я была страшно дисциплинированной и выполняла массу общественной работы. Меня даже посылали в «Артек», а однажды я с цветами поднималась на Мавзолей и получила большую коробку конфет. У меня было школьное прозвище — наш Борщик.
— Как ты сказала?
— Борщик, от слова «борщ».
— Я готов прослезиться… Это так тебе идет!
— Ну, прослезись, — улыбнувшись ему, Лиза на секунду задумалась.
— Снова отец? — спросил Никита, и она с усилием улыбнулась снова.
— Нет, нет, пустяки… Просто вспомнилась школа.
С утра было душно, а когда вышли на платформу Белорусского вокзала, в воздухе помутнело, резко потянуло металлическим холодом, из-под набухшей грузной тучи налетел ветер, погнавший по асфальту пыль, обертки и сухие листья, и целлофановый дождевик на мороженщице встал колоколом. Освеженно запахло рельсовой сталью, и к противоположной платформе подкатила электричка с залитыми дождем стеклами. Вспыхнула бледная молния, волнисто отразившись в стекле вокзальных часов. Вдали прогремело, и Лиза прислонилась спиной к железной решетке ограды. В пыль шлепнулись первые крупные капли…
Вагон, в который они вбежали, оказался почти пустым, — лишь впереди сидели женщина и военный. Электричка тронулась, и через минуту ее накрыл ливень. За сплошной стеной воды ничего не было видно, и в вагоне стоял странный полусвет, словно они очутились на морском дне. Никита бросился закрывать вагонные окна, но проржавевшие замки не поддавались, и вода хлестала в щели. Никита и Лиза притулились на сухом пятачке скамейки и прижались друг к другу. Оглушающе ударил гром, — Лиза вздрогнула и втянула голову в плечи.
— Ужасно боюсь грозы. Вернее, боялась в детстве, а сейчас почему-то вспомнила об этом страхе и стала бояться.
— Смешная…
— А что? Мы часто совершаем поступки словно по памяти, причем даже иногда по той памяти, которая была заложена в нас еще до рождения! У тебя так бывает?
Никита не ответил, о чем-то задумавшись.
— Эй! — Лиза слегка боднула его лбом.
— Да, да, прости! Конечно, бывает… Смотри, какой ливень! Ни просвета!
Лиза старательно посмотрела туда же, куда и он.
— Скажи, а почему со мной ты не бываешь таким, как с другими? Вот все говорят, что ты очень остроумный, веселый… и ты сам рассказывал… а со мной ты серьезный-серьезный!
— Хочешь сказать — скучный?
Снова прогремело, и Лиза с опаской произнесла:
— Нет, вовсе не скучный. Но мне кажется, будто ты нарочно стараешься из-за меня, тебе не хочется, а ты стараешься. Может быть, это я такая?
— Я таких действительно не встречал.
— Я зануда?
— Наоборот.
— Если бы ты сказал: «Чуть-чуть зануда», я бы еще поверила, а ты говоришь: «Наоборот». Видишь, как ты грубо льстишь!
— Я не льщу. Я просто люблю тебя, — сказал Никита.
Ей было нечего возразить, и, как бы признавая свое поражение, она снова боднула его лбом.
— Ладно, выкрутился… А почему ты не берешь меня