в глаза председателю, — вот доказательство моей слабости и поражения. Я уже был на краю пропасти, откуда человек видит только черную бездну. Я хотел прыгнуть, готов был совершить этот шаг в течение нескольких последних дней, даже еще сегодня. И вы заставили меня вспомнить, что меня зовут Михал Горчин и что я член партии… Здесь написано, что я отказываюсь от своего поста, — добавил он, — а вернее, было написано. — Он разорвал конверт и смял его в руке.
Было уже около пяти тридцати. Валицкий стоял уже больше десяти минут. Он понимал, что если Михал Горчин сейчас не покажется в дверях дома, все его расчеты окончательно рухнут.
«Наверно, лежит себе спокойно в кровати, испытывает моральное похмелье, но уже освободился от всех опасений и тревог. Разговор с Юзалей уже позади, он покаялся и обещал исправиться, рассчитывая на легкое прощение для блудного сына, покорно вернувшегося на правильную дорогу. И от своей девушки отказался, отбросил ее, как ненужный балласт. Итак, ты снова попался, мой милый, глупенький Стефан Валицкий. Ты дал себя обмануть, как ребенок, как какой-нибудь наивный простачок, благородной иллюзией борьбы и страданий… Утешься только тем, что главный редактор будет доволен».
Валицкий завел мотор. Еще минуту он смотрел с последним проблеском надежды на двери дома, которые все еще притягивали его взгляд. Потом тронулся, разворачивая машину, чтобы выехать на мостовую. Когда наконец он включил первую скорость, из дома выбежал Михал Горчин и бросился напрямик через газон в сторону парка.
У Валицкого так екнуло сердце, что он невольно отпустил сцепление, и мотор заглох. Не спеша он повернул ключ зажигания, машина двинулась с места и затормозила, загородив дорогу Михалу. Горчин остановился. Он не узнал ни автомобиль, ни сидящего внутри мужчину, который дружески ему улыбался.
— Это я, Валицкий, из «Газеты работничей». — Он открыл дверь, догадываясь по отсутствующему взгляду Горчина, что тот его не узнал.
— У меня нет времени, — Горчин, как бы протестуя, поднял руку, — я спешу на автобус.
— Садитесь, я вас подвезу.
— Ну если так, — пожал тот плечами и неуклюже влез на переднее сиденье. — Откуда вы здесь взялись? Куда вы сворачиваете?! Ведь на вокзал вправо!
— Правильно еду, я даже сказал бы, очень правильно, — безмятежно засмеялся Валицкий. — За эти несколько дней я успел неплохо познакомиться с вашей дырой. Едем прямо в Н., товарищ секретарь.
— Ах, понимаю, вы вчера слышали наш разговор с Юзалей.
— Вот именно, и быстро сообразил, что нужно вас забрать с собой… Караулил здесь почти с пяти часов, — добавил он серьезно.
Валицкий чувствовал теперь огромное облегчение и одновременно легкое, уже совсем другое, чем прежде, возбуждение. Он до предела давил на газ, по-сумасшедшему резал виражи, мчался вперед, только бы как можно скорее оставить за собой этот город.
«Вот рядом со мной сидит сонный, измотанный человек, которого по-прежнему мучает совесть. И не знает, что я ему многим обязан. Он ухватился за одну мысль, союзником которой стал и я, и несется вперед, вслепую, как бабочка на огонь. Я бы мог его сейчас обнять, пожалуй. Мог бы, хотя он наверняка посмотрел бы на меня, как на сумасшедшего. И трудно было бы этому удивляться, потому что и он, и я, все мы боимся проявлений нежности. Хоть и бережем в себе робкое право на надежду. Этого никто и ничто не может у нас отнять. Ни у тебя, Михал Горчин, ни у меня, у которого много раз запутывались жизненные дорожки».
— Я думал, что вас не дождусь, — сказал Валицкий, — что вы раздумали или вам что-то помешало.
— И вы бы очень расстроились? — чуть насмешливо спросил Горчин.
— Очень, — ответил серьезно Валицкий.
Михал уловил эту серьезность в его голосе, какое-то время внимательно присматривался к нему, но только сказал:
— Чертовски хочется спать.
Глаза у него слипались, горло пересохло.
— Так спите, я вас перед Н. разбужу.
«Мы еще успеем поговорить, — подумал он, — я в этом не сомневаюсь. Нам нужно будет сказать всего несколько слов, чтобы договориться, чтобы узнать друг друга. Так что спи, братец, не сомневайся, между нами будет полная ясность».
— Я почти не спал, — сказал Горчин, как бы оправдываясь, — но, думаю, мне хватит нескольких минут, чтобы быть в форме.
— Тяжелая была ночь?
— Скорее, необыкновенная, — улыбнулся Горчин своим мыслям.
Он прикрыл глаза, но сон не приходил. И все-таки Горчин чувствовал что-то вроде небольшого удовлетворения самим собой, тем, что он не дал себя сломать и сам не сломился, не потерял самообладания.
«Вам кажется, — атаковал он ночью Юзалю, — что все в нашей злочевской жизни ясно и несложно, лишь бы была сохранена линия. Вы считаете, что нам только остается воплотить в жизнь то, что вы там наверху придумали, перенести «на места», как мы это ужасно называем, ваши решения. Да, вы правы. Линия поведения одна для всех нас. Только покажите мне мудреца, который сказал бы, как мы должны линию проводить, чтобы она не стала творением, оторванным от идеалов, во имя которых мы ее проводим, чтобы она стала линией жизни и всех людей, и каждого конкретного человека. Я знал, что прихожу сюда не за легкими успехами, что у меня здесь будет больше противников, чем союзников. Я должен был бороться, но в этой борьбе я оставался честным и если даже не всегда правильно поступал кое в чем, то все мои действия были подчинены не моему честолюбию и личной выгоде, а нашей идее, именно той линии, о которой мы говорили. Большинство честных людей меня, видимо, все-таки поняли, я знаю, они со мной, и есть самое главное — значение и место нашего района в воеводстве. Теперь это не обуза, как раньше говорили в воеводском комитете, и никто уже не думает — не разделить ли его громады между соседними районами?»
Валицкий ехал теперь медленнее, осторожно объезжая все неровности дороги, мягко тормозя и постепенно увеличивая скорость на подъемах. В моменты, когда шоссе было прямым, он смотрел в сторону скорчившегося на сиденье Горчина. Он смотрел на его коротко подстриженные, взлохмаченные, с пробивающейся сединой волосы, на всю его фигуру, производящую во сне впечатление беспомощности и одиночества. Валицкий чувствовал, что видимость обманчива, что рядом с ним сидит человек, который может про себя сказать, что он представляет судьбы своего поколения.
Они проезжали через какой-то городок. Валицкий внимательно смотрел по сторонам, чтобы не пропустить вывеску бара или ресторана. Он заметил рекламу: щекастый мужчина, с лицом, похожим на луну, с блюдом в руке, приглашал на «вкусные, обильные и дешевые завтраки, обеды