роль тут играл еще один ближайший соратник Маленкова — бывший первый заместитель председателя Бюро Совета Министров СССР по химии и энергетике (1954–1955) Дмитрий Жимерин (сын зажиточного крестьянина и мастерового из Тульской губернии), который, выйдя из политического забвения, в котором пребывал все 1960-е годы, в 1971–1983-м был первым заместителем председателя ГКНТ СССР и директором ВНИИПОУ.
Большую поддержку Глушков в начале 1970-х годов получил от Дмитрия Устинова и после этого активно занялся постройкой автоматизированных систем в оборонных министерствах[924].
Хотя в настоящее время в российской публицистике популярна идея, что советские руководители, отказавшись от предложений Глушкова, уничтожили основу для появления советского интернета, действия государственных и партийных чиновников с позиций того времени видятся довольно рациональными. Построение реально работающей системы на декларируемых, но не реализуемых на практике принципах «планирования» было полным абсурдом и требовало колоссального количества средств на технику и персонал. При царящей в СССР секретности да и с точки зрения элементарной компьютерной безопасности было также невозможно создать систему, которая бы «знала все» и хранила эти данные в едином месте. Утечка подобных данных или существенная поломка системы и попадание в нее критически важных для всей страны, но ложных данных были весьма вероятны, поэтому стратегия создания сепарированных друг от друга систем была правильной.
История ОГАС, таким образом, показывает, что идея создать научно обоснованную «модель» и с ее помощью управлять планированием и распределением ресурсов вовсе не казалась чем-то невероятным, особенно когда разработчики были далеки от реальных рычагов управления экономикой. Академические специалисты, как правило, не знали о большом количестве «подводных камней». Они не подозревалии о ключевых управленческих институциях, огромных областях деятельности советской экономики и администирования, скрываемых от всех непричастных. И тем более не представляли себе масштаб проблем, известных лишь немногим профессионалам в аппаратах центральных ведомств. Советское общество им казалось достаточно одномерным в социальном, профессиональном и институциональном отношениях. Именно это позволяло надеяться на возможность его познания, унификации данных для анализа и автоматической обработки данных для дальнейшего управления.
Созданный в 1963 году ЦЭМИ на первом этапе должен был, по всей видимости, своими математическими моделями обслуживать планируемую ОГАС. После того как стало ясно, что данный проект встал, в ход пошла идея СОФЭ[925]. Она была в штыки воспринята аппаратом Совмина и Госплана и по причине ее фантазийности, и из-за попыток конкуренции с существующей системой планирования и управления. Отношения ЦЭМИ с этими двумя ведомствами были испорчены на два десятилетия, пока в 1981 году на должность главы ГВЦ не пришел Владимир Коссов[926].
Вместе с тем во второй половине 1960-х сотрудникам института и корреспондирующим с ними математикам, а также многим представителям обширной сети молодых выпускников математических и инженерных вузов, нашедших себе работу в различных московских ведомственных НИИ, стало ясно, что из современной западной науки можно позаимствовать не только обсуждение математических теорий, но и собственно методы изучения и анализа экономики. Так они с удовольствием перешли к ознакомлению с работами западных авторов-экономистов[927]:
Анатолий Каток, Гриша Маргулис, Юра Родин и я каждую субботу[928], как некоторые евреи-талмудисты[929], собирались у нас или у Катка дома и изучали одну главу книги Самуэльсона «Экономика»[930].
Собственно, с момента освоения этой книги Каценелинбойген явно теряет интерес к «оптимальному планированию» (в своих насыщенных подробностями мемуарах он даже ни разу не вспоминает о СОФЭ), а сосредотачивается на преподавании на экономическом факультете МГУ, где замдиректора ЦЭМИ и сын (и племянник) крупных советских функционеров Станислав Шаталин открыл свою кафедру математических методов анализа экономики (возглавлял ее в 1970–1983 годах). К тому времени на факультете уже открыто новое направление экономической кибернетики, где учатся люди, не прошедшие на мехмат МГУ[931]. Это дало основания для разворачивания в стенах МГУ уже систематической подготовки специалистов по современным методам исследования экономических процессов на основе (в большей или меньшей степени) современных западных представлений.
Близкий к ЦЭМИ, но более успешный и популярный, чем Федоренко, игрок на поле взаимодействия с политической элитой, директор Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР Абел Аганбегян был тоже автором и разработчиком математических моделей изучения и прогнозирования советской экономики. В 1964 году, всего в 32 года, Аганбегян уже стал членом-корреспондентом Академии наук, что было немыслимо для представителей гуманитарных дисциплин.
Станислав Меньшиков, заведующий сектором в аганбегяновском институте (1970–1973), сопровождал его как в деловых, так и в туристических поездках по Сибири. В своих мемуарах он вспоминал, что Аганбегян, который в годы работы в Государственном комитете по труду и заработной плане (1955–1961) был специалистом по межотраслевым балансам, в сибирском Академгородске
тесно сотрудничал с [заместителем директора Института математики СО АН СССР] Леонидом Канторовичем, основателем линейного программирования. Идея Аганбегяна была в том, чтобы соединить оба подхода, чем и занимался его институт[932].
Под его руководством институт, в котором, в отличие от многих московских учреждений, не было квоты на прием евреев, — более того, они составляли значительную часть его руководства, — превратился в важнейший центр вольнодумства на экономическом фронте[933].
Основная часть ученых перебралась туда из Москвы и, в меньшей степени, из Ленинграда. Академическое начальство было относительно молодым и полным энергии, среди молодых ученых была заметна доля либерально настроенных диссидентов, которые быстро получали там степени и звания. Из Москвы часто наезжали активные «рыночники», которым устраивали восторженный прием. <…> Снабжение продуктами и другими предметами потребления [в Академгородке] шло по линии Министерства среднего машиностроения…[934]
В середине 1970-х некоторые сотрудники института еврейского происхождения (Владимир Шляпентох), а также близкие к институту московские экономисты Игорь Бирман и Арон Каценелинбойген[935] эмигрировали из СССР и стали успешными исследователями советской экономики и общества в США[936]. В 1981–1988 годах работы этой группы активно публиковались в выходившем на русском языке в США журнале «СССР — внутренние противоречия», посвященном научно-популярному анализу реалий советского общества, и составляли значительную часть от общего объема издания[937].
В то же время сам Аганбегян пользовался высоким авторитетом у партийных и государственных чиновников. Он входил в многочисленные комиссии и рабочие группы по разработке моделей и предложений по усовершенствованию советской экономики. Он был востребован властью и когда начались реформы эпохи перестройки. В них активно участвовал его заместитель по институту Владимир Можин, ставший в 1980-е годы лидером «товарников» в Экономическом отделе ЦК КПСС. Руководитель отдела социальных проблем института (1967–1987), академик (1981) Татьяна Заславская (ученица