изменившим привычный ход деревенской жизни, была уходящая со двора корова. Трудно она уходила, на целых три года растянулся уход четырех коров. Первая продала тетка Надя, одинокая солдатка (две дочки замужем и живут вдалеке): сено косить трудно, молоко есть некому. За ней — дед Мишка с бабой Аксиньей, по той же причине. На второй год Николай Иванович вывел. У этого все было сложнее. Сам с женой еще молодые, чуть за сорок перевалило, двое детей-школьников, они в городской школе учились, хозяйство держалось на матери и было оставлено сыну исправное. Став хозяином, он какое-то время блюл порядок, но чем дальше, тем больше обнаруживалась неспособность семьи к крестьянствованию. И сам неохоч до скотины, и жена, взятая из города, не прикипела к деревне, и дочка с сыном не обнаруживали желания к труду на земле. А тут еще укрупнили бригаду, Николая Ивановича освободили от бригадиров, он сколько-то поработал полеводом — заработки никудышные, ходить на работу далеко, — ему предложили магазин в бригадном селе, и стали они с женой продавцами. Корова превратилась в помеху — продали. Потом — овец, поросенка зарезали и больше не покупали. Двери в хлев теперь не закрывались, ветром выдуло последние запахи скотины. Дом приобрел какой-то сирый вид. В конце концов семья перебралась в город, сам с полгода упрямился, жил как попало, пить стал, дом продал под дачу и уехал. Тяжко было видеть, как маялся человек, как противился неизбежному, и, видать, не смирился — каждую весну приезжал, бродил по берегу, по перелескам, понурый, неразговорчивый, потерявший былую общительность. Конец его был печален…
Последним продал корову Николай Федорович. Он был примак, хозяйство вела теща, а после ее смерти жена, болезненная, оглохшая еще в детстве, мучившаяся головными болями женщина. Он так и не стал в доме хозяином: сначала теща им помыкала, потом свояченицы, если и была в молодости к чему-то охота — заглохла, ни интереса, ни увлечений не обнаруживал, на тракториста выучился — бросил, работал, куда пошлют, год от году обрастая ленью и апатией. Совсем недавно дошел до меня слух, что Николай Федорович овдовел, как уж он теперь живет, не знаю. Если уедет, то — все, Усть-Дёржа кончилась, останутся одни дачники. Она повторит судьбу Саблина и Новой, которые еще при мне обезлюдели полностью. На очереди и Мозгово, хотя там два колхозных двора пока держатся.
8 декабря 1984 года
Так вот, первым симптомом приближающегося конца, как я говорил, был уход с подворья коровы, а за ней и другой скотины. Деревня сразу увяла, будто подрубили ей корни. Не успев понять умом, я почувствовал это увядание по лицам, по разговорам, по походке — все как-то поблекло, потеряло живость, поскучнело. Потом уже пойму, что произошло с людьми: у них не стало г л а в н о й з а б о т ы, той, которой жив крестьянин. А еще позже увижу э т о на многих знакомых мне стариках и старухах, увижу, как увянет моя родная тетка, продавшая корову, вспомню и свою мать, поневоле — после смерти отца — сбывшую скотину и потерянно бродившую по пустому двору. В человеке обрывался вековечный корень, и человек, освобожденный от заботы о своих кормилицах, терялся, увядал, на него разом наваливалась старческая немощь, он уже не преодолевал ее о б я з а т е л ь н о с т ь ю каждодневного ухода за скотиной, все обязанности его сводились теперь к заботе о самом себе, а этого слишком мало для поддержания жизненных сил. Кажется, парадокс — должно бы наоборот: чем больше остается времени на заботу о себе, тем лучше, тем дольше будешь жить, а вот же нет, не получается так, и лучше других это понимает крестьянин, несущий вековечное бремя заботы о скотине, о земле, о растении: в заботе о них его сила. Сила тела и души. Душа без такой заботы опустошается, и, чем бы образовавшуюся пустоту ни заполнял, все будет не то.
Литературные критики упрекают меня, будто я ратую за то, чтобы в деревне не было бескоровных: мол, живешь в деревне, так держи корову. Скорее всего, критики невнимательно прочитали мои писания. Я вообще не пишу о том, к а к д о л ж н о жить в деревне, я только исследую деревенскую жизнь, сравнивая то, что было, с тем, что есть, отыскивая в том и в другом целесообразное, лучшее для дела и для человека. Разумеется, в таком исследовании беспристрастным нельзя быть, и я не беспристрастен. Но пристрастие все же не равнозначно ратованию.
Нельзя сказать, что до Усть-Дёржи я не видел бескоровных, число их к тому времени подскочило так, что тревогу забили: за пятилетку по стране чуть ли не на четыре миллиона сократилось стадо коров. Причины, конечно, были уважительные: старики старели и, выпроводив детей в города, выводили скотину, а молодые при гарантированной денежной оплате резонно считали, что они вправе купить молоко в магазине, а не убивать молодость в хлеву. Так что, видеть-то я видел, но совсем не так, как в Усть-Дёрже. Раньше они были для меня категорией населения — «бескоровными», теперь — соседями, близко знаемыми и уважаемыми, по ним-то я и понял, что это совсем непросто — вывести скотину. Оказывается, освободиться от заботы — это не приобрести, а потерять. А потерю надо возместить, душа, как и матерь-природа наша, пустоты не терпит.
На своих соседях по Усть-Дёрже я и разглядел, как крестьянин пытается заполнить образовавшуюся пустоту. Дед Мишка с бабой Аксиньей вместо коровы завели козу с козлятами — заботы те же, но чуть полегче. Тут, можно сказать, особой потери не произошло. Тетка Надя в огород ударилась, всю заботу на землю перенесла: днями не вылезает из грядок, полет, пересаживает, воду с реки носит — поливает, а по весне о навозе переживает. На своем дворе навоза нет, идет в Новую, к сестрам Спиридоновым, договаривается с ними, устраивает толоку. Запал мне в голову один случай: стою с лопатой в руках и гляжу на свою сотку-шматок, думаю: идти навоз добывать или без навоза вскопать? Мимо тетка Надя идет, спрашивает, о чем я так задумался. Да вот, говорю, решаю… А она в ответ: «Ай, бросьте, не мучайтесь, много ли нам теперь надо…» И ведь убедила, не пошел я навоза искать. Но дня через два, гляжу, тетка Надя воз повезла, вот, думаю, старая, меня отговорила, а сама… «Ну что вы себя со мной равняете, — отвечает на мой укор, — у вас и без огорода забот хватает, а у меня — только то и есть».
Эти — все-таки старики, им уж из крестьянских забот не выбиться, не одно, так другое найдут, а вот с молодыми сложнее. О Николае Ивановиче я уже говорил: так и не нашел