Еще за неделю до катастрофы армия верила в благополучный исход сражения. 16 февраля(1 марта) П. Н. Краснов заявлял в армейской газете: «Новый год начался счастливо. Грозная, под ружьем стоит Маньчжурская армия в сознании скорой победы. И ее не смутят и не потревожат ни японские прокламации, ни жалкое нытье людей тыла, которым все надоело, которые все готовы бросить и во всем видят неудачу. В передовых окопах наших позиций твердо уповают на то, что «на зачинающего Бог!»{1948} Однако именно в это время армию потревожили далеко не японские прокламации или козни готового сдаться тыла.
14(26) февраля кавалерия, стоявшая на флангах русской армии, вскрыла обходное движение японцев. 16 февраля(1 марта) выяснилось, насколько большими массами движется противник — некоторые из его колонн достигали до 4 верст в глубину{1949}. В этот день разведка донесла, что обходные колонны японцев, движущиеся на левом фланге, принадлежат к армии ген. Ноги. Японцы наступали энергично и уверенно, и при обстреле русской артиллерией даже не разворачивали свои колонны — они торопились зайти в тыл Манчжурских армий{1950}. Когда обнаружилось движение Ноги, ему было нечем эффективно противостоять.
Получив известия об обходе, Главнокомандующий фактически вмешался в руководство 2-й армией, еще больше усложняя управление ею. Вмешательство Куропаткина носило мелочный, дезорганизующий характер. Через несколько дней после переброски I Сибирского корпуса, его солдаты снова вынуждены были совершать марш-бросок, теперь уже в обратном направлении, на крайний правый фланг армий, и, как писал тот же британец, который наблюдал их тяжелое движение ранее, «…несмотря на всю усталость и деморализацию, которую несло с собой это бесцельное шатание, они сопротивлялись ужасному напору Ноги с бросающейся в глаза храбростью и упорством»{1951}. Нельзя забывать, что все эти передвижения русские войска совершали при довольно холодной погоде. Температура колебалась от —17,1 градусов по Цельсию в семь утра до -2,8 в полдень и -8,1 в девять вечера{1952}. Силы солдат были не безграничны.
Начиная с Ляояна в полевых армиях постоянно росло присутствие тяжелой артиллерии. Под Мукденом у японцев было уже до 170 тяжелых орудий против 158 русских. Впрочем, с началом японского наступления русская осадная артиллерия снималась с позиций и отправлялась в тыл{1953}. Прок от ее присутствия был невелик — Главнокомандующий запретил даже обстреливать работы противника по установке 11-дюймовых орудий, без разрешения его штаба распорядиться тяжелой артиллерией не мог даже командир корпуса, на позиции которого она находилась{1954}. Однако это было очевидное указание на подготовку к будущему отступлению. Особенно удручающе действовал на солдат этот отвод, потому что сразу же за ним начался обстрел русских позиций японской тяжелой артиллерией. Русская полевая артиллерия не могла бороться с 11-дюймовками противника. Уже 13(26) М. В. Алексеев понял — Куропаткин готовится отходить. По настоянию генерал-квартирмейстера командующий 3-й армией ген. от кав. барон А. А. фон Бильдерлинг написал Главнокомандующему письмо, оно осталось без ответа{1955}.
Переброска войск с правого фланга на левый ослабила армию Каульбарса и на нее навалились японцы. Куропаткин уже 15(28) февраля предупредил командующего 3-й армией, что большая часть его общего резерва израсходована на поддержку 1-й и 2-й армий{1956}. Для укрепления угрожаемых участков теперь ему оставалось лишь прибегнуть к излюбленному средству — созданию импровизированных отрядов. Результатом этого была такая путаница в расположении частей, что даже командующие армиями теряли представление о составе войск, им подчиненных.
«Отрядомания» под Мукденом достигла пика: для прикрытия фланга отступавшей русской армии был сформирован сводный отряд генерального штаба генерала от кавалерии М. В. фон дер Лауница, силою в 51 батальон, из частей всех трех армий, 11 корпусов, 16 дивизий и 43 различных полков{1957}. Отряд обеспечивал выход 2-й армии из полуокружения, в котором она оказалась{1958}. Кроме этих батальонов, в него входили 20 3/4 сотен и эскадронов, и 132 орудия (из 5 артиллерийских бригад). Мало этого, этот отряд еще делился на четыре отдельных отряда. Более мелкие соединения также формировались по принципу калейдоскопа. Для формирования этих новых единиц командование выдергивало из частей отдельные роты, взводы и даже отделения. Смешение войск достигло уровня хаоса, войска не знали своих командиров, командиры — войска, все вместе — соседей. В штабе Лауница (если этот термин применим к тому, с чем он вынужден был начинать руководство своим отрядом, а именно 1 полковника генерального штаба и 2 адъютантов генерала) эффективно действовала только лишь связь с Главнокомандующим, которая поддерживалась по телефону. Командиры вновь прибывавших частей не могли получить ни информацию об общей ситуации, ни точных указаний к действию, нельзя было представить, где именно расположен отряд Лауница. Даже организация нормального снабжения таких отрядов была почти невозможной, управлять ими было очень трудно, активно использовать — нельзя. В этом состоянии они могли лишь обороняться порознь{1959}.
Управление отрядами было также весьма сумбурным. Так, например, с 14 по 15 февраля Конный отряд, начав с 14 сотен и 6 орудий, неоднократно менял свой состав и стурктуру. За эти дни им командовало 4 генерала, но отряд не получил ни одного приказа об активных действиях — кроме приказа защищать Мукден с севера (с 500 шашками!){1960}. Что касается отряда Лауница, то он должен был не только прикрыть отступление 2-й и 3-й армии, но и отбросить противника{1961}. Постепенно сокращалась и боеспособность частей-доноров. Они сокращались, в той же третьей армии вскоре осталось около 40 батальонов, то есть из трех корпусов остался приблизительно один. «Но если бы это был корпус! — Писал М. В. Алексеев. — Нет, это были клочки трех корпусов, а остальные клочки пошли по батальону во 2-ю армию. Что там была за организация! Это лоскутное одеяло; забвение всех основ всех правил и законов организации»{1962}. Каульбарс не предпринимал ничего без санкции Куропаткина. 17 февраля(2 марта) было абсолютно непонятно, кто командует 2-й армией. «В эти дни 17–22 февраля, — отмечал офицер ее штаба, — исчезли растворенные в различных отрядах не только корпуса, но и дивизии нашей 2-й армии»{1963}.
В задержанной военной цензуре телеграмме корреспондент «Нового Времени» Ольгинский (Березовский А. А.) сообщал: «Начать с того, что к 22 февраля у нас не было ни одной цельной комплектной боевой части. Целые полки, батальоны, даже отдельные роты вырывались из своих тактических единиц и усылались то на правый, то на левый фланг, нередко на 70–80 верст расстояния… Менялись, смешивались, перепутывались не только части, но и начальники их… Никто, говорю убежденно, никто не знал, у кого он находится, кто у него справа или слева, где его начальник. Ординарцы, посылавшиеся передать приказания, были самыми несчастными людьми, и вот, когда неожиданно началось отступление, естественно, что разрозненная армия пошла вразброд»{1964}. Неразрозненными оставались только I Сибирский корпус и 25-я пехотная дивизия{1965}.
В результате с огромным трудом Ноги был приостановлен, но Куроки атаковал и прорвал фронт ослабленной 1-й русской армии ген. Линевича. Мукден стал яркой демонстрацией кризиса системы управления. Войска ждали приказа о переходе в наступление и готовились к нему. Их ждало разочарование{1966}. Японцы при поддержке 280-мм. мортир начали штурм «Путиловской» сопки, солидно укрепленной русскими саперами. Разумеется, эти укрепления не могли дать укрытие от обстрела такими снарядами. Он, по свидетельству очевидца, был весьма интенсивным: «Сопка — настоящий вулкан, изрыгающий огонь и железо»{1967}. Артиллерийский огонь был исключительно энергичным. Перед 4-й армией была поставлена задача — удержать русские войска на позициях — ее солдаты шли вперед, не считаясь с потерми{1968}. Впрочем, натиск японцев был отражен. 2 марта гарнизон «Путиловской» отбил 4 штурма, но в ночь на следующий день позиции пришлос оставить из-за угрозы обхода с тыла{1969}.
Уже 18 февраля(3 марта) был начат отвод частей с передовых позиций Это сразу же сказалось на настроении людей. «Движение шло как-то вяло: люди, совершенно не спавшие всю ночь и тяжело нагруженные, шли медленно, точно оттеняя этим неохоту бросать места, где ждали решительных боев»{1970}. В ночь с 22 на 23 февраля (с 7 на 8 марта) Куропаткин начал выводить войска с плацдарма на реке Хуньхе, который предполагалось использовать для начала контрудара. Отступление носило импровизационный характер. Подготовленными были только переправы — пять мостов обеспечивали отступление двух русских корпусов, находившихся на плацдарме{1971}. Люди шли в темноте, не зная конечной цели движения, не понимая приказов, никто не имел представления о том, кто находится по соседству. Они начинали нервничать{1972}.