– Тоже, наверно, бухгалтер? – спросил старик не без издевки.
– Француз, – откликнулся Егор.
– А?
– Француз!
– Спите! – сердито сказала старуха. – Разговорились.
И стало тихо. Только тикали ходики.
И пялилась в окошки луна.
Наутро, когда отзавтракали и Люба с Егором остались одни за столом, Егор сказал:
– Так, Любовь… Еду в город заниматься эки… ров… экипировкой. Оденусь.
Люба спокойно, чуть усмешливо, но с едва уловимой грустью смотрела на него. Молчала, как будто понимала нечто большее, чем то, что ей сказал Егор.
– Ехай, – сказала она тихо.
– А чего ты так смотришь? – Егор и сам засмотрелся на нее, на утреннюю, хорошую. И почувствовал тревогу от возможной разлуки с ней. И ему тоже стало грустно, но он грустить не умел – он нервничал.
– Как?
– Не веришь мне?
Люба долго опять молчала.
– Делай как тебе душа велит, Егор. Что ты спрашиваешь – верю, не верю?.. Верю я или не верю – тебя же это не остановит.
Егор нагнул свою стриженую голову.
– Я бы хотел не врать, Люба, – заговорил он решительно. – Мне всю жизнь противно врать… Я вру, конечно, но от этого… только тяжелей жить. Я вру и презираю себя. И охота уж добить свою жизнь совсем, вдребезги. Только бы веселей и желательно с водкой. Поэтому счас не буду врать: я не знаю. Может, вернусь. Может, нет.
– Спасибо за правду, Егор.
– Ты хорошая, – вырвалось у Егора. И он засуетился, хуже того, занервничал. – Повело!.. Сколько же я раз говорил это слово! Я же его замусолил. Ничего же слова не стоят! Что за люди!.. Дай, я сделаю так. – Егор положил свою руку на руку Любы. – Останусь один и спрошу свою душу. Домой мне надо, Люба.
– Делай как нужно. Я тебе ничего не говорю. Уйдешь – мне будет жалко. Жалко-жалко! Я, наверно, заплачу… – У Любы и теперь на глазах выступили слезы. – Но худого слова не скажу…
Егору вовсе стало невмоготу: он не переносил слез.
– Так… Все, Любовь. Больше не могу – тяжело. Прошу пардона.
И вот шагает он раздольным молодым полем… Поле непаханое, и на нем только-только проклюнулась первая остренькая травка. Егор шагает шибко. Решительно. Упрямо. Так он и по жизни своей шагал, как по этому полю, – решительно и упрямо. Падал, поднимался и опять шел. Падал и шел, падал, поднимался и шел, как будто в этом одном все исступление – чтобы идти и идти, не останавливаясь, не оглядываясь, как будто так можно уйти от себя самого.
И вдруг за ним – невесть откуда, один за одним – стали появляться люди. Появляются и идут за ним, едва поспевают. Это все – его дружки, подружки, потертые, помятые, с неким бессовестным откровением в глазах. Все молчат. Молчит и Егор – шепчет. Шагает и шагает. А за ним толпа все прибывает… И долго шли так. Потом Егор вдруг резко остановился и не оглядываясь с силой отмахнулся от всех и сказал зло, сквозь зубы:
– Ну, будет уж! Будет!
Оглянулся… Ему навстречу шагает один только Губошлеп. Идет и улыбается. И держит руку в кармане. Егор стиснул крепче зубы и тоже сунул руки в карманы… И Губошлеп пропал.
…А стоял Егор на дороге и поджидал: не поедет ли автобус или какая-нибудь попутная машина – до города.
Одна грузовая показалась вдали…
Работалось и не работалось Любе в тот день… Перемогалась душой. Призналась нежданно подруге своей, когда отдоились и молоко увезли и они выходили со скотного двора:
– Гляди-ка, Верка, присохла ведь я к мужику-то.
Сказала и сама подивилась такому.
– Ну, надо же! Болит и болит душа – весь день.
– Так совсем уехал-то? Чего сказал-то?
– Сам, говорит, не знаю.
– Да пошли ты его к черту! Плюнь. Какой! «Сам не знаю»! У него жена где-нибудь есть. Что говорит-то?
– Не знаю. Никого, говорит, нету.
– Врет! Любка, не дури: прими опять Кольку да живите. Все они пьют нынче! Кто не пьет-то? Мой вон позавчера пришел… Ну, паразит!..
И Верка, коротконогая живая бабочка, по секрету, негромко рассказала:
– Пришел, кэ-эк я его скалкой огрела! Даже сама напугалась. А утром встал – голова, говорит, болит, ударился где-то. Я говорю: пить надо меньше.
И Верка мелко-мелко засмеялась.
– И когда успела-то? – удивилась опять Люба своим мыслям.
– А? – спросила Верка.
– Да когда, мол, успела-то? Видела-то… всего сутки. Как же так? Неужели так бывает?
– Он за что сидел-то?
– За кражу… – И Люба беспомощно посмотрела на подругу.
– Шило на мыло, – сказала та. – Пьяницу на вора… Ну и судьбина тебе выпала! Живи одна, Любка. Может, потом путный какой подвернется. А ну-ка, да его опять воровать потянет? Что тогда?
– Что? – не поняла Люба.
– Да воровать-то кинется?.. Что тогда?
– Что тогда? Посадют.
– Ну, язви тебя-то! Ты что, полоумная, что ли?
– А я сама не знаю, чего я. Как сдурела! Самой противно… Вот болит и болит душа, как скажи, век я его знала. А знала – сутки. Правда, он целый год письма слал…
– Да им там делать-то нечего, они и пишут.
– Но ты бы знала, какие письма!..
– Про любовь?
– Да нет… все про жизнь. Он, правда, наверно, повидал много, черт стриженый. Так напишет – прямо сердце заболит, читаешь. И я уж и не знаю: то ли я его люблю, то ли мне его жалко. А вот болит душа – и все.
А Егор в это самое время делал свои дела в райгороде.
Перво-наперво он шикарно оделся…
Шел по улице небольшого деревянного городка, по деревянному тротуару, в новеньком костюме, при галстуке, в шляпе – руки в карманах.
Зашел на почту. Написал на телеграфном бланке адрес, сумму прописью и несколько слов привета. Подал бланк, облокотился возле окошечка и стал считать деньги.
– Деньги передать Губошлепу, – прочитала девушка за окошечком. – Губошлеп – это фамилия, что ли?
Егор секунду-две думал… И сказал:
– Совершенно верно, фамилия.
– А чего же вы пишите с маленькой буквы? Ну и фамилия!
– Бывают похуже, – сказал Егор. – У нас в тресте один был – Пистонов.
Девушка подняла голову. Она была очень миленькая девушка, глазастенькая, с коротким тупым носиком.
– Ну и что?
– Ничего. Фамилия, мол, Пистонов. – Егор был серьезен. Он помнил, что он в шляпе.
– Ну и… нормальная фамилия.
– Вообще-то нормальная, – согласился Егор.
И вдруг забыл, что он в шляпе, улыбнулся. И обеспокоился.
– Скажи, пожалуйста, – сунулся он в окошечко, – вот я приехал с золотых приисков, но у меня совершенно тут никаких знакомых…
– Ну и что? – не поняла девушка.
– У вас есть молодой человек? – прямо спросил Егор.
– А вам что? – Тупоносенькая вроде не очень удивилась, а даже оставила работу и смотрела на Егора.
– Я в том смысле, что не могли бы мы вместе совершить какое-нибудь уникальное турне по городу?
– Гражданин!.. – строго повысила голос девушка. – Вы не хамите тут! Вы деньги переводите? Вот и переводите.
Егор вылез из окошечка. Он обиделся. Зачем же надо было оставлять даже работу и смотреть ласково? Егор так только и понимал теперь: девушка, прежде чем зарычать, смотрела на него ласково. К чему, спрашивается, эти разные штучки-дрючки?
– И сразу на арапа берут! – негромко возмущался он – «Гражданин!..» Какой я вам гражданин? – Я вам – товарищ и даже друг и брат.
Девушка опять подняла на него большие серые глаза.
– Работайте, работайте, – сказал Егор. – А то только глазками стрелять туда-сюда!
Девушка хмыкнула и склонилась к бланку.
– Шляпу, главное, надел, – не удержалась и сказала она, не глядя на Егора.
И квиточек отдала, тоже не глядя: положила на стойку и занялась другим делом. И попробуй отвлеки ее от этого дела.
– Шалашовки! – ругался Егор, выходя с почты. – Вы у меня танец маленьких лебедей будете исполнять. Краковяк!.. – Он зашагал к вокзальному ресторану. – Польку-бабочку! – Он накалял себя. В глазах появился блеск, который свидетельствовал, что душа его стронулась и больно толкается в груди. Егор прибавил шагу. – Нет, как вам это нравится! Марионетки. Красные шапочки… Я вам устрою тут фигурные катания! Я наэлектризую здесь атмосферу и поселю бардак.
И дальше он вовсе бессмысленно бормотал под ногу, что влетит в голову:
– Парьям-па-пам, тарьям-папам!.. Тарьям-папам-па-пам-папам…
…В ресторане он заказал бутылку шампанского и подал юркому человеку, официанту, бумажку в двадцать пять рублей и сказал:
– Спасибо. Сдачи не нужно.
Официант даже растерялся…
– Очень благодарю, очень благодарю…
– Ерунда, – сказал Егор.
И показал рукой, чтоб официант присел на минуточку. Официант присел на стул рядом.
– Я приехал с золотых приисков, – продолжал Егор, изучая податливого человечка, – и хотел вас спросить: не могли бы мы здесь где-нибудь организовать маленький бардак?