Читать интересную книгу Непрочитанные письма - Юрий Калещук

— Да я, Сергеич, вслед за братом так увлекся историей той злосчастной войны, что долгое время чуть ли не наизусть знал тактико-технические данные, тип и характер вооружения любого корабля любой эскадры — и нашей, и японской...

— Весьма полезные познания, — засмеялся Макарцев. — Особенно в бурении.

Что верно, то верно, подумал я. Далеко мы, Сергеич, уплыли с тобой и от буден Нягани, и от наших несостоявшихся праздников, от мучительного и бессмысленного вопроса, кем мы могли бы стать, но не стали и уже никогда не станем. Ах, Геля, Геля, нашла же чем нас зацепить.

Хотя нет, — сам себе возразил Макарцев. — Ненужных знаний вообще-то не бывает. Взять опять же наши позывные на рации: «Варяг», «Варяг», ответь «Авроре»!.. То-то ты ими тогда так заинтересовался... Все когда-нибудь всплывает и в дело идет. Разве что главный калибр крейсера «Новик»? Да-а...

Тебе тоже не очень-то хочется, Сергеич, сразу возвращаться к нашим обычным делам и разговорам, решил я. Во-первых, успеем. А во-вторых... Странное дело, поездка к Лёвину, которая — по элементарной логике! — должна была бы придать оптимизма, оказала обратное действие: чем дольше я думал о ней, тем глубже и прочнее становилось беспокойство. Все там казалось простым, но то была обманчивая простота, за ней стояла многолетняя, последовательная, расчетливая, рутинная работа. Готовы ли к ней новые руководители Нягани, успевшие вселить в людей надежду и веру?

— Чё умолк, Яклич? Давай еще про эту, русско-японскую. Может, хоть какой японский крейсер утопим? А то все наши да наши.

— Между прочим, из-за этой войны здорово влип я однажды.

— То есть?!

— Это когда на «эсэртэшке» в море болтался. Короче, с рулевой вахты меня поперли. И поделом.

— Влез, поди, когда не надо?

— Ага. В общем, стою я на руле — очки напялил, держу курс десять, почти норд-тен-ост, как по вахте принял. Вахтенный штурман — старпом, про него я как-нибудь отдельно расскажу, есть о чем, и вахтенный механик, мальчишка меня помладше, а мне тогда аж двадцать четыре стукнуло, как раз в море. Я даже координаты записал для истории...

— Пижон ты, Яклич.

— Не без того. Короче, два этих охламона травят баланду, какие-то несусветные подробности гибели «Титаника» вспоминают, будто это они с последним плотиком спасались. Ну и, конечно, разглагольствуют про те времена, когда песня Клавдии Шульженко «О, голубка моя» считалась гимном клайпедских рыбаков, и любой траулер, возвращавшийся с моря, встречали именно этой мелодией — теперь-то все куда будничнее и проще. Разумеется, оба, старпом и механик Женька, сквалыжничая и скандаля, утверждают, что впервые «Голубка» исполнялась именно в честь старпомовского или Женькиного траулера. Не уверен насчет старпома, но Женька в эпоху «Голубки» мог плавать только на экзаменах за четвертый класс, который в те года был еще выпускным. Ну, а я хорошо запомнил, как возвращался брат из своего первого, чудовищно долгого рейса... Естественно, меня так и подмывает ляпнуть: «Кончай травить, крепи на утку», — но субординация не позволяет. И тут средь бела дня просыпается наш трудяга «маркони» и решает разнообразить свой досуг — включает рацию на прием, вылавливает из эфира нечто и гонит через судовую трансляцию. Хрип, треск, тишина, голос: «Передаем хор девушек из оперы Верстовского «Аскольдова могила». — «Про что это, Палыч?» — спрашивает Женька. «А-а, это как японцы русский крейсер утопили, — безапелляционно заявляет старпом. — Со всей командой». Тут я не выдерживаю: «Да не топили его японцы!..» Кстати говоря, Сергеич, я и сейчас могу по минутам наложить диспозицию каждого корабля артурской эскадры во время сражения десятого августа в Желтом море — от маневра крейсеров, лихо ушедших из-под огня, до попытки «Ретвизана» таранить «Миказу»... «Аскольд» и «Новик» тогда прорвались, про «Новик» ты знаешь, а «Аскольд», пятитрубный красавец, сразу дунул интернироваться в Шанхай, ибо так контр-адмирал Рейценштейн пожелал, а он флаг держал на крейсере... Вот тут старпом мне и вмазал, без пристрелки, сразу на поражение: «На курсе?!» — «Десять на курсе!» А сам вижу, что давно уже не десять, а добрых двадцать пять, я на полтора румба к осту свалился, и чапаем мы прямо в Ставангер, к норвежцам в гости, а уж сколько времени чапаем, я ведать не ведаю. Ну, а старпом, естественно, отлично видит. Я лихорадочно пытаюсь привести траулер к десяти градусам, а штурвал электрический, чувствительность у него страшная, да и, главным образом, не в этом дело — рулевой-то из меня хреновый, то третья или четвертая вахта самостоятельная была... Минут пять дергался туда-сюда, пока не отбубнил: «На курсе десять». — «Ясно море, — прогудел старпом. — А теперь, окунь безголовый, свежемороженый, вали-ка ты отсюда к Евгении Марковне! Сиди в кубрике и зубри ППСС...»

— Чё? — переспросил Макарцев.

— ППСС. Правила предупреждения столкновения судов. Морской «Отче наш». Но про правила старпом скорее в переносном смысле сказал: дескать, стоишь на вахте — свое дело знай туго, будь глух и нем, курс держи крепко, как сына на руках, и команду не прохлопай. А ППСС — это прежде всего вахтенного штурмана забота. Однако и рулевому знать их, конечно, необходимо.

— А встречные суда были?

— He-а. Но то чистая случайность: в районах рыбных банок толкучка обыкновенно такая, как в метро... Да одного изменения курса было достаточно, чтоб меня в шею из рубки гнать! Хорошо, тогда двухсотмильных зон еще не было. Я уж не помню, куда мы шли, но, по-моему, как раз к тем островам, которые сейчас в двухсотмильную норвежскую зону отошли...

— И больше не допускали тебя к штурвалу?

— Да нет. Через неделю моя очередь снова со старпомовской вахтой совпала. Шли мы тогда в район стоянки наших плавбаз, курс точно на маяк Аут-Скеррис, это на Шетландских островах, ну, а он погонял меня изрядно: «Лево двадцать! Право пятнадцать! Еще пять право!» — словно мы от торпед уклонялись, противолодочный зигзаг отрабатывали... Но Палыч всю эту экзекуцию надо мной проделал, чтоб я штурвал почувствовал, судно почувствовал, как оно руля слушается. Тоже, как ты понимаешь, знания эти никогда больше не пригодятся, но тогда-то без них было мне невозможно... А Палыч, когда я менялся — рулевая вахта два часа, а штурманская четыре, — вдогонку мне все ж добавил: «А крейсер «Аскольд» японцы утопили. Со всей командой... Ясно море?!»

— Та-ак, — сказала Геля. — До тысяча девятьсот пятого года они уже дошли, трепачи несчастные... Ужин вам сейчас подавать или подождать, пока вы свою роль в декабрьском восстании обсудите? Что, генерал Макарцев? Жрать макароны будете. Якобы по-флотски, Юра. То есть без фарша. И без лука. Мясо нам его генеральское превосходительство давно обещало. И лук обещало... Можно ли твоим обещаниям верить, Макарцев? А? Что молчишь? Не слышишь, что ли, Макарцев?

Тот сидел, странно повернув голову, и не отвечал. Задумался, видно. Как бы далеко в историю мы ни забирались, ничто из того, что рядом, не отпускало, не исчезало нигде.

А «вилла», надо было сразу это заметить, была уже совсем другая — не та, что в мае: из окон не дуло, на плите шкварчало, — это был дом. Олега Сорокина бы сюда сейчас, подумал я. Пусть бы проинспектировал «балок с пристройкой».

— Макарцев!..

— Ась? — дурашливо откликнулся тот.

— Ну вот, — проворчала Геля. — Еще одну забаву себе нашел. — И пояснила мне: — У него осложнение на одно ухо, после простуды. Лечиться надо, а этот в игрушки играет: когда не хочет чего-нибудь слышать, глухим ухом поворачивается... Макарцев! Ты когда в больницу пойдешь, Макарцев? Макарцев!

— А дом вы, смотрю, уже обжили, — торопливо сказал я, чтобы переменить тему.

Но то было как масло в огонь.

— Сколько я тут наломалась! — в полной ярости закричала Геля. — Этого же никогда не дозовешься — не допросишься! Он нам парник обещал. Где парник, Макарцев? Он нам баню обещал. Где баня, Макарцев? Когда мы за молоком поедем, Макарцев? За мясом?..

— До чего же ты шустрая. Геля, — пробормотал Макарцев. — Как этот... электровеник.

— Макарцев!..

Что ж, теперь все правильно. Все как было. Нет, Геля, другой жизни у нас не будет. Только эта. Завтра едем на Талинку. Завтра... Все нормально. Я дома.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ДЕЛА

Сигналом это послужило, что ли?..

Пришел в движение трубовоз, бульдозер деловито звякнул ножом о наледь, копер с грохотом долбанул по свае — музыканты, играйте туш! — Ладошкин даже остановился на бегу, оглянулся растерянно: нет, не привиделось, не послышалось.

Еще мгновение назад казалось, что жизнь на краю площадки, освобожденной трелевочниками от окоченевших хлыстов, ибо деревьями эти обезображенные стволы уже давно быть перестали, навсегда замерла, затаилась, застыла, скованная морозами, стреноженная снегами; заиндевелая техника сливалась с припорошенным убогим пейзажем, несколько рядов вбитых в холодную землю свай да балки-вагончики, кособоко притулившиеся поодаль, единства этой бесприютной картины не нарушали; вот только разукрашенный «уазик», так и не заглушивший двигателя, нетерпеливо подрагивал кургузым телом и, пожалуй, выпадал из ансамбля, но он и держался в стороне, не покидая наезженной дорога.