Последний шаг, перед падением в пропасть.
Плотно сжав губы, Александра отвернулась, и стала смотреть в пол.
Воробьёв, безусловно, всё понял, и мучения её видел прекрасно, но на этот раз мягкосердечие обошло его стороной, и сочувствовать он не стал.
— Да-да, — сказал он, мерзавец. — Где заключение о смерти?
А потом произошло небывалое.
За этот безумный день Сашенька пережила столько всего, что, как ей самой казалось, теперь уже была готова к любому повороту событий. Но только не к такому.
— Сашка! Саня! — Раздался грозный голос доктора Сидоренко по ту сторону двери из коридора. — Саня, итить твою налево, чтоб тебя!
— Ипполит… Афанасьевич? — Неуверенно произнесла Александра, с не меньшим, чем Воробьёв изумлением уставившись на Сидоренко, едва не снёсшего дверь плечом, вот до чего торопился! У Викентия Иннокентьевича был теперь один вопрос — какая нелёгкая принесла этого алкоголика в самый неподходящий момент? — а у Александры совершенно другой: чем же она успела так насолить дорогому учителю?
— Вот ты где! — Провозгласил Сидоренко, возмущённо шевеля усами. — Я её по всей больнице ищу, а она вон где! Пигалица несчастная, да все вы, что ли, такие пустоголовые в этом возрасте?!
— П-простите, но я не понимаю… — Ещё с большей неуверенностью произнесла Александра, и впрямь не понимающая, за что это он был так на неё сердит?
— А потому и не понимаешь, что ветер в голове! Это всё потому, что баба, — вздохнув, добавил он, и покосился на Викентия Иннокентьевича. — Вот какой бы врач из неё вышел, если б мужиком родилась! Прелесть, а не врач! А вот нет же… ну что ты глазища свои на меня таращишь? К начальнику с отчётом пришла, а бумажки, с таким трудом писанные, забыла. На вот. Видишь, не поленился, принёс!
Александра уже было собралась спросить, какие бумажки он имел в виду, но цепкая рука Сидоренко так сильно сжала её запястье, что она лишь сдавленно охнула. А когда взгляд её упал на самое что ни на есть настоящее заключение о смерти бедного Селиванова, у её попросту пропал дар речи.
— Ну спросил бы тебя Викентий Инокентьевич сейчас: где, Саня, обещанное заключение? — что бы ты ему сказала? — Продолжал увещевать Сидоренко, по-прежнему крепко сжимая её руку. — Ты бы сказала: «забыыыла, господин доктор, дурочка никчёмная, всё ветер да мальчики в моей бестолковой рыжей голове!» Так, что ли? Эх, была бы ты парнем — каким бы доктором, каким бы доктором могла стать!
Саша почувствовала, что по её щекам вновь потекли слёзы, но поделать с собой ничего не смогла. Это имело шансы положить конец всему спектаклю, в который Воробьёв и так ни секунды не верил, но она никак не могла сдержать охвативших её эмоций.
— Тю-ю, она и ещё и ревёт, вот бестолочь! — Сидоренко изобразил крайнюю степень раздражения, качая головой, а сам повернулся к Воробьёву. — Вы уж, дорогой Викентий Иннокентьевич, строго девку не судите! Натерпелась сегодня, вот нервишки-то и шалят. А когда надумаете накричать на неё, чего она, несомненно, заслуживает, то примите во внимание, пожалуйста, тот факт, что сегодня она своими руками спасла жизнь княгине Караваевой, а заодно и всей нашей больнице! Но хвалить её ни в коем случае не стоит, иначе зазнается. Им, девкам, только поблажку сделай — тотчас же на шею сядут, это я по себе знаю, сам двух дочерей взрастил!
С этим он и откланялся.
Саша, одной рукой прижимая к груди заветную бумагу, другой старательно вытерла слёзы, и посмотрела на закрывшуюся за своим учителем дверь. Они с Воробьёвым снова остались одни, но на этот раз, кажется, гроза миновала.
— Заключение о смерти, — озвучила она, с победным видом протянув лист бумаги Викентию Иннокентьевичу. — Вот, собственно, и оно!
Воробьёв ни слова не сказал, молча принял у неё документ, но взглянуть не удосужился. По правде говоря, ему было всё равно, от чего умер покойный. Он даже имени его не знал, а иначе всерьёз озадачился бы ещё одной странности — с какой это стати Селиванов оказался в Москве, да ещё и с простреленной грудью и переломанными пальцами?
Но, как бы там ни было, на результаты судмедэкспертизы он так и не взглянул, куда больше его волновало другое: с чего это вдруг самый ярый из известных ему мизантропов и женоненавистников стал покрывать Александру? Что такое она успела сделать ему за свои два неполных дня в больнице, чтобы он преисполнился благодарностью до такой степени? Это было до того невероятно, что Викентий Иннокентьевич даже ущипнул себя за руку. А не снится ли ему всё это?
Нет, не снилось.
Просто Сидоренко, видимо, сошёл с ума. Другого объяснения происходящему у Воробьёва не было. Допился-таки до чёртиков и впал в горячку.
«Что ж, сегодня ей повезло», подумал Воробьёв, взглянув на Сашеньку весьма растерянно. И сказал непонятное:
— А он ведь прав.
— На счёт того, что я — пустоголовая бестолочь? — Уточнила Александра с улыбкой.
— Нет. На счёт того, что ты герой сегодняшнего дня, и, наверное, заслуживаешь отдыха. Ты ведь такая юная, совсем ещё девочка, а на тебя навалилось сразу столько взрослых проблем! Прости, если бы излишне суров с тобой. И… и, наверное, ты можешь быть свободна на сегодня.
О-о, а вот этого ей как раз не хотелось!
Потому что, увы, она совершенно не представляла, куда ей идти теперь.
То есть, в одиночку она ещё, может быть, поехала бы в свою новую квартиру на другом конце Москвы, или попробовала бы помириться с Авдеевым — к чёрту её вчерашние обиды, они кажутся теперь просто смешными на фоне её поистине глобальных проблем! Но, увы, она была уже не одна: с ней было дело об убийстве Юлии Волконской, очень нужное Гордееву, и Саша по-прежнему хоть убей не знала, что ей с ним делать.
— Вы не должны извиняться, Викентий Иннокентьевич, вы ни в чём не виноваты. — Не считая твоего предательства, конечно! — А на счёт строгости: это к лучшему, я ведь уже говорила, что не хочу быть всеобщей любимицей, как раньше. Я хочу… хочу объективного суждения, вот так. И никаких поблажек мне делать не нужно, ну что вы. Моя практика ещё не закончилась на сегодня, и я хотела бы всё-таки навестить мою дорогую Никифорову, у которой я, к стыду своему, до сих пор не была. И помочь с чем-нибудь Вере, если нужно. Она такая хорошая девушка!
— Как тебе будет угодно, — только и сказал на это Воробьёв. А что ещё он мог на это сказать? Сердце разрывалось пакостить этой милой девушке, так отчаянно стремящейся стать врачом. Но, увы, Гордеев не простит ему ошибки.
Когда за ней закрылась дверь, Воробьёв подошёл, наконец, к своему рабочему столу, и сказал себе: «Ты всё равно сделаешь это, не сегодня, так завтра. Пускай порадуется пока, бедная девочка!»