14/IV.
Гулял. Чичеров из секции драматургов: “Мне звонил Радомыс-ленский. Пьесу приняли на "ура"”? Ну, что мне делать? Никто на мои чтения в клуб не ходит, однако я согласился — иначе обидятся. И зачем, в конце концов, мне их обижать? Судаков: “Никто не хотел браться за пьесу, а теперь все режиссеры жаждут. Для меня — это возрождение”. Я обещал его поддержать.
15/IV.
Появление М.Бажана. Привез английскую книгу — “Последние дни Гитлера” и сигары с Ямайки. Воспламенился, как и все, поездкой на Хан-Тенгри, но быстро остыл.
16/IV.
Вношу изменения в сценарий. Написал статью для “Гудка” о начальнике депо Торжок39. На улице тепло, дом перестали топить. А я устал, устал, устал...
24/IV.
Вечер у Кончаловских. Записывал его рассказ. Когда намеренно рассказывается,— редко что выходит. Записал бегло. Получил обложку “При взятии Берлина”, выходящего — в Швеции?!
25/IV.
Дома. Радио.— Нет ничего для радио! И вообще, пишется с трудом — смертельно надоел сценарий и устал от переделок пьесы. Однако, медленно двигаюсь вперед.
26/IV.
Дома. Писал — сценарий40, а вечером — переделывал и переписывал первый акт пьесы. Приехал И.Груздев. Оказывается, М.Горький думал написать пьесу о Павле 1-м — “Нос”. Нос-то у него Салтыкова, а не Романова!
382
27/IV.
Дома. Весен[няя] художественная] выставка — для радио. <...>.
28/IV.
Дома. Статью для радио.— Исправил еще раз то, что дал Суда-кову.— Груздев, с восторгом рассказывает о “подъеме” в гостинице после московск[ого] совеща[ния]. Он переехал туда.
Май 1947 года
9/V.
Чтение Пастернака у Кончаловских41. Раздумываю над второй сценой второго акта — хочу сделать людей. Звонок из Свердловска: о пьесе и приглашение туда поехать. Роман Б.Пастернака — “Мальчики и девочки” — против “М[олодой] Гвардии”? Роман — плохой, перепевы беллетристики 1909—10 гг.
10/V.
Дома. Дописываю вторую сцену второго акта. Груздев — прощался. Очень уважает Горького,— с той поры, как тот стал сокращать.— Усталость. Работа идет чрезвычайно туго. Все время звонит, волнуясь, И.Судаков. Дети хотят есть. Приход Ив[ана] Петровича] Малютина42, прозрачный от дистрофии, 75-й год — “Материалу накопилось много, а писать некогда”; еще бы! Стакан крупы: варили день, ели суп,— а затем опять варили. Так четыре дня. Сколько я его помню,— он все жалуется на настоящее и хвалит прошлое. Возм[ожно], что у него так и есть.
15/V.
Дома. Березы распустились первые. Голодные люди уже придумали примету — к урожаю. Заходил жалкий И.П.Малютин, весь ежась, брал по кусочку хлеба, извинялся. Прославление Комки: в газете, на ученом совете и т.д.*
__________
* По-видимому, запись 15 мая 1955 г. оказалась среди бумаг 1947 г. Речь идет о защите диссертации Ивановым Вяч.Вс. на соискание ученой степени к.ф.н. “Индоевропейские корни в клинописном хеттском языке”. Ученый совет высоко оценил ее и присвоил степень доктора филологических наук. По этому поводу были статьи в газетах.
383
16/V.
В Союзе штурм “Октября”. Горбатов о повышении гонорара. Литературное чиновничество — передо мной холодная безразличная стена. Не будь бы семьи, лучше б уехать в деревню. Не ненависть, не зависть, а именно безразличие. Зависть у нас выражается в подхалимаже и тихих сплетнях. Писал сценарий и ответы сотрудник[ам]. Совинформбюро.
25/V.
Дописывал сценарий. Вечером — у И.Н.Розанова, осматривали его действительно замечательную библиотеку поэтов. Прекрасные издания XVIII—XIX века. Старик суетливый и читал нам лекцию — откуда началась библиотека.
26/V.
Закончил сценарий. Правил корректуру “Бронепоезда”, выходящего в “Искусстве”43. Гослитиздат согласился оплатить “Пархоменко”, который потерялся. Из Комитета по д[елам] иск[усств] звонок — “Собрание о вашей пьесе откладывается”. А меня даже никто и не известил [об этом собрании]!
Июнь 1947 года
31/V — 2/VI.
“Советское искусство” — и сообщение о постановке фильма “Главный инженер”44. А я-то здесь мучаюсь над сценарием!
У Пешковых в “Горках”. Горький собирал грибы, ставя возле маленьких прутики. По ту сторону дороги был лес и у дороги росли рыжики. Их не собирали. Горький удивлялся:
— Да вы их не видите что ли?
2/VI.
“Горьк[овские] чтения”. Дом ученых 7 ч. веч. Из “Горок” — какая-то тощая дама читала мою пьесу “Главный инженер” и вернула мне ее со сконфуженным лицом: “Я не могу решить”. А до чтения обещала договор и бог знает что!.. Все дело в том, что Комитет не одобрил пьесу как Октябрьскую постановку. Вечером в Доме ученых.
384
19/VI.
Союз писателей, у Фадеева: создание альманаха “Год 30-й”. Я выразил желание ехать в Караганду и Джезказган.
20—22/VI.
Исправление сценария. Отправка молодоженов45 в Крым. Кома сдает первые экзамены в университете. О сценарии: “Если этот сценарий, отредактированный сцен[арной] студией,— примут — я могу считать себя полным дураком”. Но ведь она, сц[енарная] студия, на что-то рассчитывает и что-то думает. Приход какого-то сумасшедшего со статьей “Не для печати, а для чтения”. Я отказался читать и предложил ему уйти.
Дача — отъезд. Перерыв в записях.
Первая неделя.— 24 сент[ября] 1947 г.
Не так тяжело ехать, как выехать.
Сборы на эту поездку начались с весны.
Весной я хотел поехать вместе с детьми к Хан-Тенгри. Значит, нужно доставать деньги. Я рассчитывал на пьесу “Главный инженер” и сценарий “Город в пустыне”. Как я и предполагал, то и другое, под разными предлогами, было засолено впрок. Пьесу Комитет по делам искусств не разрешил ставить как Октябрьскую, сценарий, после многочисленных переделок, до сих пор все еще не разрешен Министерством. Денег не оказалось. С трудом отправили молодоженов на курорт, а сами поехали в Переделкино, где и прожили лето.
Вот, лето окончилось, мы вернулись в Москву, и я по-прежнему собираюсь в Казахстан. Летом примирился с Фадеевым. В конце концов делить мне с ним нечего. Мы выпили в “забегаловке” около 8 литров вина, переговорили обо всем, о чем, собственно, я даже и не помню, и отношения наши уровнялись. Вернее сказать, его отношения, потому что — кто я и что я. Теперь он мне помог договориться с из[дательст]вом “Советский писатель”, и вот вчера я получил деньги, которые смогу оставить дома, а себе должен достать в других местах. Я уже сговорился с “Гудком”, написал письмо Ильичеву46, редактору “Известий”, чтобы у него получить аванс; у Ильичева не выйдет, возьму в “Огоньке”, во всяком случае, кое-что соберу. Думаю, что через неделю смогу выехать.
Предполагаю поехать в Алма-Ату, Фрунзе, Ташкент, Фергану
386
и Ашхабад. Впрочем, на запас есть упрощенный вариант поездки: Алма-Ата, пустыня Бетпак-дала, Ташкент и оттуда в Кигенский район, юг Казахстана, где ноябрь может быть еще хорошим и можно походить по горам, по которым тоскую.
Исправляю пьесу с тем, чтобы повезти в Казахстан уже более или менее сносный текст.
Погода наступила прекрасная, солнечная; мы несколько раз ездили по грибы. Так как много слухов о грабителях, то все едут оборванцами и в лесу друг друга боятся, а едет людей множество. Я, на старости лет, ехал от Апрелевки до Рассудово на подножке: поезд был Мало-Ярославский, и дачных не пускали.
Встретил Соколова-Микитова47 в “Известиях”. Зашли в пивную. Он прилетел из Таймыра, где прожил с экспедицией, отыскивающей что-то, целых пять месяцев. Ему 55 лет. Экспедиция справляла ему там юбилей: повар, некогда служивший в “Астории”, приготовил обед “романовский”. Иван Сергеич сказал (разговор шел о старости) — “Я не чувствую ее. Но, иногда, пройдешь мимо зеркала, взглянешь, и ужаснешься: черт возьми”. Под конец его охотничьей жизни ему повезло — он попал в такое место, где так много дичи, что он не мог стрелять. Олени ходят в 20 шагах от стойбища экспедиции, а куропатки не летают, бегают, как курицы. Собак кормят родом семги, и рыбы так много, что собаки объедаются и рыба валяется под ногами. Осенью было много подберезовиков; червивых нет совсем. Полярные березки ростом в длину ладони, а грибы их выше. Но все же растут в березовой роще. Там же, в пивной, после лет[у]чки, видел Кудреватых48, Полторацкого49, Рогова. Они пили водку с пивом, и хвалили меня за “Похождения факира”, спрашивая четвертую и пятую часть. Посмеиваясь, я обещал написать. Написать, действительно, хочется, но вряд ли выйдет. Это еще труднее и недоступнее, чем поехать в Казахстан.