Читать интересную книгу Дневники - Неизвестно

Подругу жены покойного В. Гусева терзал любовник. Дама была легкомысленна. Наконец,— буквально,— он перегрыз ей горло, затем пошел в милицию и предъявил удостоверение, что он психически болен.

Статья из сегодняшней газеты

“Красная звезда” под названием — “Писатель-боец”. Не знаю, какой он боец, но писатель он дурак, судя по тому, что он рассказал. Завтра уезжаем в санаторий Министерства авиационной промышленности — “Подлипки”.

Пишу сценарий. Посмотрел “Адмирал Нахимов”18 — и, собственно, даже и не понимаю, зачем писать сценарий: два сражения и разговоры на политическую тему с намеками в сторону наших будущих врагов на поле брани. Не сомневаюсь в полезности такого фильма. Но, по-моему, такой фильм надо писать опытным журналистам, а не писателям. Впрочем, писатель должен быть тем и другим, но одно несомненно: в сценарии должен быть хорош диалог, сражение между героями словесное.

Боже мой, как все забывается! Вчера получил от Анны Павловны, своей бывшей жены, газетные вырезки. Среди них нашел относящиеся ко времени постановки “Блокады” в Художественном театре. РАПП'у нужно было меня вышибить из МХАТ, ибо зачем ему, действительно, делать из меня всероссийскую “фигуру”. Появляется статья, задача которой как бы и благородная: о возмути-

370

тельности “соавторства” между режиссером и автором. Выясняется, что И.Судаков получал половину процента авторских, потому что я тогда был за границей — “Бронепоезд” Репертком запретил, и Судаков, чтобы спасти положение, внес исправления, требуемые Реперткомом,— я и предложил ему в вознаграждение полпроцента. Разумеется, он не долго отказывался,— да и почему ему отказываться?.. И вот рапповцы пишут, что “Блокада” была поставлена потому, что я дал авторские Судакову, т.е. взятку. Никаких авторских он не получал, да и разговора быть не могло. Скандал получился, имя мое было более или менее скомпрометировано, так же, как и имя И.Судакова,— и в дальнейшем МХАТ моих пьес не принимал... Любопытно будет знать, под каким видом будут теперешние рапповцы оттирать мою пьесу “Главный инженер”? А что будут или уже делают — несомненно... Во всяком случае, чтение вырезок из прошлого навело меня на грустные размышления.

“Молодая гвардия” (Б.С.Евгеньев, редактор книги19) на мой вопрос: когда же выйдут мои “Встречи с М. Горьким”, сказал, что книгу мою взяли в ЦК и вот уже не возвращают месяц. Т.е. другими словами — надежды на издание — мало.

Редактор моего “Избранного”20 в Гослитиздате на мой вопрос: каково его мнение о пьесе “Главный инженер”? (я дал ему ее для включения в книгу),— сказал, что “пьеса ему не нравится, так как там много техницизма”. Иных пороков он в ней не нашел. Но сущность в том, что редактор боится, и,— просит психологизма, а все мои работы от “Бронепоезда” до “Пархоменко” — в промежутке (“Тайное тайных”, рассказы и так далее) — все выбросил! Может быть, потому, что там мало техницизма?

Картина, конечно, мрачная. Но, прошу не забывать, что это картина одного дня и “все проходит”. Пройдет и это. Уже и сейчас хвалят “Блокаду”, когда, казалось бы, обстановка для похвал в мою сторону неподходящая. Меня всегда в таких случаях огорчает одно — невозможность спокойно работать и невозможность написать большущую книгу. А, может быть, и не дано ее мне написать и мне суждена судьба портного Биллингса из Теннесси21?..

Написал немножко автобиографии. Но получается как-то не всерьез.

Да, и действительно. Первая рецензия на мой труд начиналась словами: “Ходит птичка весело по тропинке бедствий”22, и эта тема варьируется вплоть до “При взятии Берлина”23, не говоря уже о “Серапионовых братьях” и тому подобном.

371

 

28 января, 1947 г. “Подлипки”.

В “Театральном альманахе” № 5, который мне дал прочесть Топорков24, есть огромное исследование Дурылина о Художественном театре в 1917—1945 гг., мне грешному с моим “Бронепоездом” уделено там место весьма почетное. Пьеса объявлена “классической” пьесой советского репертуара. А когда, месяца четыре тому назад, мне понадобилось кое-что исправить в этой классической пьесе и Тамара пошла за экземпляром в Отдел распространения Управления по охране авторских прав (у меня своего экземпляра не нашлось), то оказалось, что на экземплярах, ею принесенных, стоял штамп — “запрещено”. Вот тебе и классическая!

А когда я читал новую свою пьесу “Главный инженер” мхатовцам, то, во-первых, пришла одна десятая приглашенных на чтение, а во-вторых, почти никто ничего не понял, и это непонимание Книппер-Чехова25 выразила очень мило:

— Правда, я плохо слышу, но слушала я, тем не менее, с напряжением,— и ничего не поняла. Какая-то медь, какие-то медные ручки для трамваев... Надо глазами прочесть.

Я не говорю, что “Главный инженер” будет иметь такой же успех, как “Бронепоезд”, скорее всего, что его ототрут под тем или иным предлогом, ибо “Бронепоезд” был тогда даже рапповцам выгоден: я пробивал им дорогу в МХАТ, а теперь какому Фадееву выгодно мое появление на сцене?., я говорю это к тому, что, как там ни крути, а “Бронепоезд” был встречен сухо, и хотя труппа, действительно, была в восторге и меня качали, и зритель хорошо принимал пьесу, но все же ощущение неполноты успеха преследовало меня все время. Наверное, другой кто-нибудь был бы чрезвычайно доволен и таким успехом, но я, по глупости, жаждал славы и,— настоящей, широкой, безусловной,— и так как у меня не было группы, стоял я в одиночестве, то этой безусловности и не было, да и не могло быть. Такая безусловность, к сожалению, приходит после смерти. Платон сказал о Сократе, что Сократ стал истинным красавцем, после того как умер. Для развития человеческого рода такие факты весьма полезны, для развития и укрепления воли талантов тоже, но для развития одинокого таланта это чрезвычайно вредно. Я считаю, например,— и не думаю, чтоб я преувеличивал,— что талант мой едва ли развит на одну десятую... эти девять десятых ходят неизвестно где, как те приглашенные на чтение “Главного инженера”.

372

Живем в “Подлипках”, Доме отдыха, километрах в 25 от Москвы. Вокруг — заводы, а через шоссе, или, как его сторож называет, “шысейку”, за лесочком, целый недостроенный город — “Калининград”. В городе — пятиэтажные дома, но выстроена только одна половина улицы, а другой — нету, на других улицах — отдельные дома. На балконах — сложены дрова и всевозможный мусор, дома грязные, запущенные — была война, и город не успели достроить; да и строили как-то странно: город строился среди бора, и все деревья возле будущих домов вырубили, так что теперь ничего нет, а затем по главной улице насадили липки в виде розг.— Наш Дом отдыха обнесен забором из колючей проволоки, направо и налево — будки, где дежурят сторожа, и если вы идете, от вас требуют пропуск. Но позади нашего дома, метрах в ста,— лес — и никакого забора, а просто начинаются какие-то дачки. Оказывается, забор наведен на две трети, а на остальное не хватило столбов, колючей проволоки и ассигнований.

Не похоже ли это на мою жизнь. Я сижу все время за колючим забором недоверия, а какой-нибудь проходимец, циник и совершенно бессовестный человек В. Катаев где-то рядом — благоденствует, и ему не нужен колючий забор, пропуск и прочее... Будущий исследователь этих листков скажет: “боже мой, какой он, Всеволод Вячеславович, был мизантроп!” Вовсе не так. Я страдал оттого,— что не мог полностью развить свой талант,— и не в своих интересах, сам я в конце концов жил счастливо, а в интересах моей страны — потому что если уж в такой стране, где был Чехов и Достоевский, быть писателем, то надо быть очень хорошим, а для этого полностью развить себя. А развить себя — одному не всегда удается.

Переделал “Пархоменко”. Послал его с ругательной сопроводительной надписью в сторону редактора, который даже не знал, что в 1919—20 году было радио, и ставил вопросительные знаки против моих слов, а все мои сравнения — не одобрил. Я знал, что ему не понравится моя переделка,— после такого письма, но глупости всегда приятно сказать, что она глупость, что я и написал вышеназванному товарищу Воинову. Через день он позвонил Татьяне и сказал, что ему переделка не понравилась, а причины он скажет мне лично. Вероятно, он думает меня огорчить этим. Но я уже привык — из прежних моих работ этот редактор взял “Партизаны”, “Бронепоезд”,— затем — “Пархоменко”, а все, что было посредине,— оказалось непригодным, “в свете новых постановле-

373

ний ЦК”, по его словам. Просто он, как все другие (например, я отдал “Главный инженер” в 7 адресов и в продолжение 2 месяцев ни один из этих адресатов мне не ответил), трусит... я это понимаю, и мне наплевать на них. Очень было огорчительно, если б не напечатали новую вещь, а — старую... подождем. Жаль только причинять убытки Государству,— но что же: опять писать, жаловаться туда, откуда не отвечают, и где, по наущению Фадеева и прочих, поставивших против моей фамилии “птичку” подозрительного типа, ко мне относятся подозрительно и в лучшем случае терпят, потому что и “веревочка сгодится”... писать бесполезно. Хотя, все-таки придется написать, если будут запрещены “Встречи с Максимом Горьким”.