href="ch2.xhtml#id71" class="a">[63] завтрака и сеанса с 28 свинцовыми датчиками основного клинического мониторинга лица, когда к отдельным мышечным группам присоединяются микроэлектрические сенсоры и утомительная ежедневная практика развивает способность изображать по желанию любое из 216 выражений, известных всем культурам. В течение всего этого режима Корлисс постоянно оставался на связи с помощью головной гарнитуры.
В отличие от большинства одержимых бизнес-провидцев, он в целом не был несчастным человеком. Иногда он испытывал странную сложную эмоцию, которая, если разложить ее по полочкам и изучить в тихой рефлексии, оказывалась завистью к себе – тем редким и культурно специфическим видом удовольствия, что появляется у самой вершины некоторых пирамид потребностей Маслоу. Скипу Этуотеру после короткой и строго организованной беседы с Корлиссом для статьи ЧП о кабельном канале «Вся реклама» в 1999-м показалось, что затворнический эксцентричный образ продюсера – сознательная игра или подражание и что Корлисс (который лично Этуотеру нравился и не казался особенно устрашающим) на самом деле словоохотливая, фамильярная душа компании, изображавшая муки отшельника по причинам, о коих в блокнотах Этуотера сохранилось несколько многостраничных теорий, хотя ни одна не просочилась в опубликованную в «Стайле» статью.
↓
Теперь Этуотер и миссис Мольтке однозначно дышали воздухом друг друга; стеклянные поверхности «Кавалера» почти целиком затуманились. В то же время несовершенство уплотнителя позволяло каплям дождя проникать и двигаться по окну с его стороны в сложной системе тропинок. Эти ветвящиеся тропинки и притоки оставались на левой периферии зрения журналиста; лицо Эмбер Мольтке откровенно нависало справа. В отличие от миссис Этуотер, у жены художника был приличный, не двойной подбородок, хотя диаметр ее горла поражал – Этуотер не смог бы охватить его и двумя руками.
– Но стеснительность и травмированность должны быть с двойным дном, – сказал журналист. – Учитывая, что произведения – на обозрении. На публичном обозрении, – он уже накопил некоторое количество технических деталей о подготовительной работе с экспонатами в дуплексе Мольтке. Произведения не лакировали и вообще не обрабатывали химически. Впрочем, когда они были свежими и новоиспеченными, на них наносили тонкий слой фиксатора, чтобы сохранить форму и изощренные детали – судя по всему, кое-что из раннего творчества растрескалось или исказилось, когда засохло окончательно. Этуотер знал, что самые свежие произведения помещались на особый посеребренный поднос – какое-то наследство семьи миссис Мольтке, – затем накрывались пищевой пленкой и остужались в комнатной температуре перед нанесением фиксатора. Скип представлял, как пар от свежеиспеченного произведения туманит пространство под сараном, из-за чего само оно пропадало из виду до того, как пленку снимут и выбросят. Только позже, в разгар редакторских страданий из-за набранной версии его статьи, Этуотер узнает, что данный фиксатор был распространенным брендом аэрозольного средства для укладки волос, производитель которого давал рекламу в «Стайле».
Эмбер коротко усмехнулась.
– Мы все-таки не о мировой славе говорим. Два фестиваля бобов да одна выставка талантов DAR[64].
– Ну, и, конечно, ярмарка, – Этуотер говорил о ярмарке округа Франклин, проводившейся, как и большинство окружных ярмарок в восточной Индиане, в июне – намного раньше, чем в среднем по стране. Причины были сложными, агрокультурыми и исторически связанными с отказом Индианы переходить на летнее время, что без конца вызывало затруднения на товарных рынках на Чикагской торговой бирже. По детскому опыту Этуотер был знаком с ярмаркой округа Мэдисон, проводившейся в третью неделю каждого июня на окраинах государственного парка «Маундс», но он предполагал, что все окружные ярмарки в основном одинаковы. Он снова начал подсознательно двигать кулаком.
– Ну, хотя и ярмарку не назвать мировой славой.
Также по детскому опыту Скип Этуотер знал, что слабые поскрипывания и щелчки, слышавшиеся во время смеха Эмбер, доносились от напряжения и соприкосновения разных частей сложного моделирующего корсета. Теперь ее левый локоть размером с колено покоился между ними на спинке сиденья, так что левая ладонь спокойно могла поигрывать и изображать вальяжные жесты в пространстве между его и ее головой. Головой почти в два раза больше головы Этуотера. По своей общей конфигурации ее волосы были парикоподобны, но отличались высокопротеиновой свежестью, которую не повторить ни одному парику.
Все еще неподвижно вцепившись в баранку «Кавалера» правой рукой, Этуотер повернул лицо на несколько градусов к ней.
– Но вот это будет очень публичным. Публичнее «Стайла» не бывает.
– Ну, не считая телевизора.
Этуотер слегка склонил голову, обозначая согласие.
– Не считая телевизора.
Ладонь миссис Мольтке со множеством разных колец теперь полагалась всего в каких-то дюймах от большого красного правого уха журналиста. Она говорила:
– Ну, я почитываю «Стайл». Много лет почитываю. Готова спорить, во всем городе не найдется человека, который не почитывал «Стайл», «Пипл» или еще кого из ваших, – рука двигалась как под водой. – Иногда вас всех не упомнишь. После звонка вашей девочки я сказала Бринту, когда велела ему приодеться для гостей, что к нам едут из «Пипл».
Этуотер прочистил горло.
– Ну значит, ты понимаешь, о чем я говорю, и я, кстати, не говорю ничего против статьи или согласия мистера Мольтке…
– Бринта.
– Согласия Бринта на статью, – еще Этуотера время от времени пробивала мелкая, но энергичная дрожь, невольно, когда он почти напоминал собаку, которая встряхивается после воды, чего не комментировала ни одна сторона. На лобовое и заднее стекло падали сорванные ветром листья и задерживались на миг-другой, пока их не смывало. Небо теперь могло быть любого цвета, и узнать это было нельзя. Теперь Этуотер пытался повернуться к миссис Мольтке всем торсом:
– Но ему надо понимать, во что он встрял. Если мои редакторы дадут добро – и я должен опять подчеркнуть, что всячески в этом уверен, – одним из условий, вероятно, будет присутствие какого-то медицинского эксперта, чтобы удостовериться в… обстоятельствах творчества.
– Говоришь – там, с ним? – порывы ее дыхания как будто задевали каждую ресничку на щеке и виске Этуотера.
Ее правая рука все еще накрывала диктофон и несколько дюймов колена Этуотера с каждой стороны. Ее пульс в ритме ларго проявлялся в дрожании бюста – по понятным причинам выдающегося и сейчас направленного в сторону Этуотера. Возможно, бюст от его правой руки, все еще застывшей и приросшей к рулю, отделяло не больше четырех дюймов. Другой кулак Этуотера скакал как бешеный у дверцы водителя.
– Нет-нет, необязательно, но наверняка снаружи и наготове для разных тестов и процедур с… с произведениями, как только мистер Мольтке, Бринт, закончит. Выйдет с ними, – еще одна интенсивная дрожь. Эмбер издала очередной безрадостный смешок.
– Уверен, ты понимаешь, о чем я, – сказал Этуотер. – Температура, консистенция, отсутствие всех следов человеческой руки, инструмента или чего угодно при… процессе…