Верх инвалидного кресла остался прежним. Новое же шасси действительно напоминало вездеход, предназначенный для экстремальных условий. Десять широких колес низкого давления не завязли бы ни в болоте, ни в глубоком сугробе, ни в песчаной пустыне; система компенсаторов позволяла сохранять равновесие на склонах крутизной до пятнадцати градусов.
И все равно Архивариус сомневался, что стоившее изрядных денег средство передвижение сумеет втиснуться внутрь графских руин… Добираться ползком, извиваясь, как перерубленный червяк, очень не хотелось. Он рассчитывал на помощь писателя, но мобильник того не отвечал, а на двери сторожки висел замок.
К тому же он чувствовал, что из развалин за ним наблюдают. Позориться на глазах у орлов из «Рапиры» не хотелось вдвойне. Да и фактор времени играл немаловажную роль. Весь расчет был на то, что стрелять в него сразу не станут: пока информация дойдет до седоголового, пока он отдаст соответствующий приказ…
Можно успеть. Вернее, попытаться успеть.
Никакой уверенности в успехе авантюрного предприятия у Архивариуса не было.
…Опасения оказались напрасными – в той их части, что касалась проникновения в здание. Инвалидный марсоход зажужжал сильнее, но преодолел-таки достаточно крутую насыпь. И втиснулся в проем, слегка зацепив кирпичи далеко выступающими вбок колесами.
Внутри все осталось по-прежнему – совсем как пятнадцать лет назад. Но может быть, так лишь казалось. Архивариус ни разу не был здесь после ночного визита в обществе мертвого эсэсовца – но сделанные Валентином Пинегиным снимки и видеозапись изучил самым внимательным образом.
Задерживаться он не стал. Не время предаваться воспоминаниям. Люди Чагина могли в любой момент перейти от наблюдения к активным действиям.
Кресло-вездеход сразу покатило в коридор, ведущий к лесенке. В коридор, которого не существовало – здесь и сейчас. И который существовал – где-то неподалеку…
Груда кирпичей – замшелых, сцементированных набившейся между ними землей – лежала на том же месте. Архивариус остановился рядом с ней. Вынул из кармана бумагу – старую, пожелтевшую и ломкую, запаянную для сохранности в пластик. Поднес к глазам, хотя давно наизусть знал, что там написано.
Сей документ – всего две рукописных строчки и стилизованное изображение ключа – обнаружили в свое время среди бумаг, оставшихся после умершего в симбирской ссылке Александра Федоровича Лабзина, известнейшего мистика, главы «Умирающего Сфинкса». Бумага проделала долгий путь через аукционы и частные собрания любителей архивных редкостей – и пять лет назад оказалась у Архивариуса.
Верхняя строчка была выведена арабской вязью – и при прочтении звучала как набор слов, на слух тоже звучащих как арабские, но совершенно бессмысленных. Ниже приводилась транслитерация кириллицей – с ятями и твердыми знаками, выполненная старомодным почерком со множеством завитушек…
Исследователи, изучавшие документ в конце девятнадцатого века в числе прочего наследства Лабзина, лишь одно установили доподлинно: почерк принадлежит самому Александру Федоровичу. Изображение ключа вызывало смутные ассоциации с розенкрейцерами – но ничего конкретного в этой связи выяснить не удалось…
Архивариус надеялся, что правильно понял смысл записки. Что правильно истолковал интерес Лабзина к усадьбе Скавронских-Самойловых… Что ключ подойдет к замку.
И он прочитал нижнюю строчку – громко, вслух, надеясь, что правильно ставит ударения:
– Суаджель аль-раби эх муабал! Эвханах!
Архивариус и сам не представлял толком, что должно произойти… Не произошло ничего. Ни с ним, ни с окружающими развалинами. Все оставалось как и прежде.
Он закрыл глаза и продолжал твердить те же слова, то тише, то громче, меняя интонацию и скорость произнесения:
– Суаджель аль-раби эх муабал! Эвханах! Суаджель аль-раби эх муабал! Эвханах! Суаджель аль-раби эх муабал! Эвханах!!!
Последнюю фразу он громко выкрикнул – так, что зазвенело в ушах и развалины откликнулись звенящим эхом… И вдруг понял: что-то произошло.
Легкий звон продолжал стоять в ушах. Воздух вокруг стал чуть иным – исчезли доносящиеся снаружи запахи. Лицо чувствовало слабый поток теплого воздуха… И – чей-то неприязненный взгляд.
Архивариус понял, что сейчас откроет глаза – и увидит пустые, бездонно-черные провалы глазниц мертвого немца. Теперь он знал, как того звали когда-то: Гельмут-Дитрих Кранке, оберштурмбанфюрер СС…
Он поднял веки резко, решительно, словно нажимая на спуск пистолета. Кранке перед ним не было. На стене горел факел, освещая коридор красноватыми отблесками. Впереди виднелся ход в подвал и верхние ступени ведущей вниз лестницы. Архивариус шагнул туда.
ШАГНУЛ???!!!
Он застыл, не в силах поверить, опасаясь опустить глаза и увидеть, что стал жертвой осязательной галлюцинации… Потом взглянул-таки вниз. Кресла не было, кресло куда-то подевалось… Вместо него Архивариус увидел серые отглаженные брюки и ботинки. Знакомые ботинки – самые последние, которые он обул в своей жизни.
6
Когда удивительное инвалидное кресло вкатилось в развалины и исчезло из поля зрения наблюдателей, они вновь связались с Маркевичем.
Женя подтвердил свое прежнее распоряжение: оставаться на месте, не предпринимать ничего. И судя по доносящимся изнутри дворца звукам, сам ничего не предпринял. Инвалид раскатывал по руинам, как по собственной квартире. В свете прочих принимаемых для обеспечения секретности мер это казалось более чем странным…
И бойцы по экстренному каналу связи вышли на вышестоящее начальство. На Чагина. Приказ седоголового заставил наблюдателей схватиться за оружие и броситься внутрь. Впрочем, и без того они недолго бы усидели на месте – спустя несколько секунд мощный грохот потряс руины. Обвал. Как раз в том крыле, куда заехало кресло.
У груды кирпичей собрался весь личный состав, имевшийся на тот момент в «Графской Славянке» – семеро бойцов. И никто не понимал ничего. Обвал, похоже, произошел именно здесь – никаких иных его следов обнаружить не удалось. Кресло – расплющенное, искореженное – виднелось из-под кирпичей и вроде бы подтверждало такое предположение. Однако, судя виду обломков, слежавшихся в единую массу, произошел сей катаклизм долгие годы назад. А то и десятилетия.
Когда изуродованный заморский механизм освободили из-под завала, удивление переросло в изумление. Никаких следов человеческого тела! Как безногий калека умудрился имитировать обвал? И впихнуть свой агрегат под обломки, никак их не потревожив? И затем растаять в воздухе? Версии высказывались самые дикие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});