– Ее самоубийство – акт чистого эгоизма, – презрительно заявил Джос. – Она совершила его, чтобы наказать Пинкертона.
– Но Пинкертон полное ничтожество. Его следовало наказать.
– Я не согласен, – возразил Джос. Он явно разозлился, и я внезапно подумала: он сошел с ума. Мы так горячо спорим из-за женщины, которой даже не существовало в природе!
– Я считаю, что ее самоубийство – трагедия, – тихо проговорила я. – Она отрекается от такой жизни. Это благородный и красивый поступок.
– Прости, Фейт, – живо сказал он, поднимая папку, – я просто не могу лить слезы над этой жалкой идиоткой, которая безропотно согласна стать жертвой.
Меня поразили его бессердечные слова, но я решила убрать их подальше в подсознание. Порой – да, да! – порой его высказывания меня просто поражают. Тогда все внутри меня приходит в напряжение. Поэтому я решила, что лучше всего не обращать на них внимания, а думать о том, что в нем есть замечательного. В любом случае, убеждала я себя, спускаясь по лестнице, невозможно всем одинаково смотреть на мир. Это невозможно хотя бы потому, что все мы обладаем разным жизненным опытом. Поэтому если ему хочется злиться по поводу «Мадам Баттерфляй» – пусть злится, говорила я себе. В конце концов, он работал над этой оперой столько времени, поэтому имеет право на свою точку зрения. Мы заглянули на сцену, где небольшими группками стояли звукоинженеры и осветители. Я прошла за кулисы, а Джос расхаживал по сцене. Он что-то обсуждал с осветителями, режиссером и продюсером. Тут же суетились люди, на которых были наушники; задрав голову, они глядели на колосники. Плотник подправлял жалюзи на домике Чио-Чио-сан, а трое художников-декораторов – они выглядели такими молодыми – клали последние мазки на задник.
Это совершенно другой мир, размышляла я, проходя в зал. Я села в роскошное кресло красного бархата, а Джос расхаживал по сцене, словно повелитель и творец в одном лице. Все смотрели на него. Всем нужно было поговорить с ним. Все хотели знать его мнение. Судя по всему, все относились к нему с огромным уважением.
Вот это и запомнят зрители, поняла я, глядя на сцену. Кто-то запомнит голоса исполнителей, возможно, игру оркестра, но для большинства людей в памяти останется то, как все это выглядело и в какие костюмы были одеты артисты.
Мне повезло, снова подумала я, глядя, как гаснет свет в зале и начинается прогон спектакля. Да, мне повезло, повторяла я, как мантру. Мне очень, очень повезло.
* * *
– Тебе очень повезло, – заявил Питер несколько дней спустя. – И ты это знаешь, верно?
Он опустился в кухне на колени и смотрел прямо в глаза Грэму, который нервно махал хвостом. – Тебе, псина, дьявольски повезло. Так что знай меру. – Грэм лизнул его в нос. – В следующий раз, когда захочешь прошвырнуться ко мне, звякни сначала по телефону, договорились? Вот и хорошо. Лекция окончена. Давай пять! – Грэм протянул ему правую лапу. – Я страшно переживал, что не могу помочь тебе в поисках, Фейт, – сказал Питер, вставая.
– Ну что теперь говорить об этом, – отозвалась я. – Мы все искали как могли. Джос тоже помогал.
– Молодец, – признал Питер. – Ничего не скажешь, молодец, особенно если вспомнить, что они не очень-то ладят друг с другом.
Я налила ему кофе.
– Я сейчас просмотрю все это. – Питер махнул в сторону коричневых конвертов. – Знаешь, тебе все-таки нужно постараться преодолеть этот страх.
– Знаю, – согласилась я, – но не могу.
– Возможно, придется, – заметил Питер. – Потому что как только мы разведемся, – он провел по горлу воображаемым ножом, – я уже не смогу делать это для тебя.
Я кивнула. Он был прав.
– Как у тебя дела с Джосом? – внезапно спросил Питер.
Я была несколько ошарашена и самим вопросом, и дружеским тоном, с каким он был задан. Мне казалось, что Питер ничего не захочет знать о Джосе, так же как я ничего не хотела знать об Энди.
– Все в порядке, да? – добавил он каким-то небрежным тоном.
– Да, все в порядке, – ответила я. – Все в порядке. В порядке.
Мне было неловко обсуждать своего бойфренда с мужчиной, за которым я все еще была замужем. – Все просто… в полном порядке, – повторила я со вздохом.
– Вот и хорошо, – кивнул Питер. – Вот и хорошо.
Мы в молчании пили кофе.
– Значит, у вас все складывается хорошо, – оживленно добавил он.
– В общем, да, – проговорила я, вертя в руках ложечку. – Все хорошо. Хотя…
– Что?
– Хотя он очень занят в театре.
– Ну конечно. У него там действительно интересная работа.
– Ммм, – кивнула я. – Интересная.
– Значит, все обстоит действительно хорошо?
– Ну да. Очень. Хорошо. По большей части.
– По большей части? – недоуменно переспросил Питер.
– Ну да. По большей части, – подтвердила я. – То есть, я хочу сказать, у нас все отлично, действительно отлично. Но не идеально.
– Не идеально? – переспросил Питер, водя пальцем по сахарнице.
– Нет, не идеально.
– В каком смысле?
– В общем-то ничего особенного. Ерунда.
– Ну например? Грэм?
– Нет, нет, как раз здесь дело, кажется, пошло на лад. Просто всякая мелочь, пустяки.
– Пустяки?
– Я имею в виду кой-какие конфликты.
– Конфликты? Ничего себе.
– Я имею в виду – разницу во мнениях. Вот и все. Расхождение в каких-то мелочах. Причем совершенно незначительных. Вот и все. Я считаю, что это нормально, верно?
– Нормально? – повторил он.
– Ну да. Я хочу сказать, мы ведь тоже не всегда соглашались друг с другом. Сначала.
– Разве?
– По-моему, да. Наступило молчание.
– Да, – сказала я. – Я в этом совершенно уверена.
– Например?
– Ну… – я рассеянно взглянула на него. Мне ничего не приходило на ум. – Нужно подумать. Это было так давно.
– Действительно, – согласился Питер. – Это было давно. А вот одно я точно помню! – торжествующе провозгласил он. – Ты никогда не одобряла моего пристрастия к популярной музыке.
– Разве?
– Точно. Все время меня поддразнивала.
– Правда?
– Да-да. Из-за того, что мне нравились «Gladys Knight & The Pips».
– О да, это я помню.
Мы посмотрели друг на друга и заулыбались.
– Ты – лучшее, что было в моей жизни, – негромко сказал Питер.
– Что? – выдавила я. У меня загорелись щеки и пульс зачастил, как бешеный.
– «Ты – лучшее, что было в моей жизни», – повторил он.
– Правда?
– Правда. Я думаю, это их лучшая песня.
– А. Ммм, пожалуй. Хотя мне они не очень нравились.
– Да. Ты предпочитала Тома Джонса, этого любимца женщин.
Я кивнула и заметила:
– В этом нет ничего странного.
– А мне это всегда казалось странным, ведь он был популярен десятилетием раньше.